Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI

Различить частное и публичное (общее) значение конкретных соображений или решений часто очень непросто, и вопрос такого разграничения с самого начала оказывается одним из ключевых вопросов (публичной) политики. Его так или иначе вынуждены решать как те, кто размышляет о политике, так и те, кто вовлечен в политику и участвует в ней.

Из-за сложности и запутанности человеческой коммуникации, изменчивости настроений и ориентаций людей, их взаимного влияния друг на друга, расхождения между декларируемыми и реализуемыми целями политика оказывается делом очень разносоставным и запутанным. Реально участвовать в ней оказываются в состоянии только те, кто обладает определенной предрасположенностью к этому: специфической мотивацией, горизонтом видения, быстротой соображения, способностью анализировать и продумывать разноприродные события, отношения, возможности, последствия… Здесь возникает важный разрыв: круг забот (публичной) политики имеет (все)общее значение, а реально этими вопросами могут заниматься не все люди.

Сложность «политического общения» приводит к тому, что политика и публичность (общезначимость) совпадают далеко не всегда. Стремление участников политических процессов скрыть расхождение между общим значением решаемых вопросов и частным характером интересов, которые они реально преследуют, невозможность предъявить все основания предлагаемых и совершаемых действий, утомительность и длительность объяснения и достижения взаимопонимания – все это приводит к тому, что люди, активно вовлеченные в политику, часто оказываются вне пределов «общего» понимания и «общих» интересов.

Представление о политике «раздваивается»: с одной стороны, им занимаются только некоторые (порой немногие) люди, а с другой – результаты их действий имеют (все)общее значение. Этот разрыв формирует, в частности, ряд общепринятых представлений о политике. Она, с одной стороны, интерпретируется как «грязное дело» (которым занимаются люди, переступающие через те или иные общественные ценности или представления, выгадывающие в ней свой интерес и т. п. – читай «делают то, чего не могу сделать я») или «искусство возможного» (дающегося, опять-таки, не каждому и не в любой ситуации), а с другой стороны, не позволяет относиться к себе безразлично, постоянно привлекает интерес, побуждает следить за новостями, обсуждать их и т. п.

Рожденный в Античности опыт (публичной) политики в конечном счете был вытеснен отношениями централизованной власти. Опыт публичного ведения общественных дел был достаточно широко представлен в средневековых вольных городах, но они в конце концов также стали единицами централизованных государств.

В этих системах отношений политика и публичность разошлись друг с другом. Государство перестало быть «общим делом», превратившись в вотчину и круг забот ограниченного круга лиц: королей и аристократии. В соответствии с этим и политика перестала пониматься как дело всех, став, напротив, уделом избранных – обладающих властью или причастных к ней.

Понимание политики начинает определяться в первую очередь вниманием к кругу отношений, возникающих по поводу завоевания и удержания власти[151]. Формирование системы межгосударственных отношений приносит представление о «внешней политике» – включающей круг отношений, возникающих у государства с другими государствами. В оппозицию этому формируется представление о «внутренней политике» – включающей круг забот и деятельность государства[152] по организации жизни на своей территории.

В XVIII–XIX вв. забота об общем благе вернулась в круг государственных интересов, но уже не как «общее дело», а как дело центральной власти, с которой и стало ассоциироваться государство. Общезначимые дела теперь оказываются предметом забот не граждан, а специализированных институций (государственной машины)[153], а политика начинает пониматься еще и как формирование действий по достижению тех или иных целей в условиях наличия большого количества разных субъектов[154]. Государство все больше начинает пониматься именно как система специализированных институций, а не как общее дело, res publica. Появляется возможность говорить об эффективности или неэффективности государства и политики того или иного типа.

Представление о государстве как системе управления, доросшее ко второй половине XIX – началу XX в. до того, чтобы выступить антитезой представления о государстве как пространстве политики, оформляется в таких концептах, как полицейское или социальное государство, эффективное государство, тотальное государство, социально-экономическое развитие и т. п. В этой логике государство выступает как отвечающее за все процессы, происходящие на подконтрольной ему территории и управляющее этими процессами. Социальность как источник порядка, по сути, элиминируется.

Эта логика определила многие практики государственного строительства XX в.: от тотальной мобилизации всех ресурсов в военных целях и всеобъемлющего государственного планирования до развернутых практик «идеологической работы», манипулирования общественным сознанием и «воспитания нового человека».

Но параллельно формируются новые представления о взаимоотношениях граждан и государства. Философия Просвещения и революции XVIII–XIX вв. по-новому возвращают античное представление о том, что смысл государства связан с делами, имеющими общественное (общее) значение, а не с взаимоотношениями «сильных мира сего». Возвращается вопрос о формах и институтах, обеспечивающих участие граждан в этих общих делах, который и составляет смысловую сердцевину современного понимания (публичной) политики. Оно наследует исходному античному пониманию, но, безусловно, формируется на базе современных представлений и практик, определяющих государственные/политические отношения.

Принципиальными здесь являются несколько обстоятельств.

Предельной рамкой политики («политического общения») выступают общие интересы. В этом смысле это существенно иное пространство, нежели пространство частных договоренностей. В так понимаемой политике невозможно сказать «вот – мой интерес, вот – твой интерес, если мы сделаем так-то и так-то, нам обоим это окажется выгодно». Здесь можно говорить только об (все)общем интересе, а не об интересах отдельных субъектов.

Ориентация на общие интересы делает политику принципиально открытой. Это не политика королей, аристократии или каких-то иных «носителей государственности». Публичная политика открыта для всех как с точки зрения того, что в ней есть место голосу и отношению каждого участника, так и с точки зрения того, что у каждого заинтересованного субъекта есть возможность принять участие в формировании решений и последующей реализации выбранных стратегий[155].

Реальные субъекты, принимающие участие в «политическом общении», обычно преследуют собственные, частные интересы. Вкупе с предыдущим это обстоятельство задает принципиальную двуслойность отношений в пространстве публичной политики: стремясь реализовать свои интересы, политический актор должен представить их как общезначимые. Простейший вариант этого – подмена, более тонкий – обнаружение общего значения собственных интересов или, наоборот, «интерпретирующее доращивание» собственных интересов до общезначимых.

При этом ответ на вопрос, в чем состоят «общие интересы», обычно далеко не очевиден. Отнюдь не редкими являются, например, ситуации, когда политик предлагает некие решения, представляя их как отвечающие общим интересам, а от их реализации в выигрыше оказываются лишь определенные группы. Эти группы могут стремиться к такому «избирательному» выигрышу целенаправленно, лишь прикрываясь представлением об общих интересах, а могут и искренне считать, что ориентируются именно на общие интересы.

Государство оказывается «в руках» тех субъектов, которые считают для себя важным заниматься его делами и обладают необходимыми для этого компетенциями. Оно оказывается инструментом или механизмом реализации интересов этих субъектов, осуществляемой в острой конкурентной борьбе за такую возможность. Круг этих субъектов достаточно широк, и, в этом смысле, государство всегда выступает следствием их мироотношения, всегда воплощает в себе запросы и особенности социума. Но не всего социума, а его активной части, готовой и способной к самостоятельному действию и необходимым для такого действия формам самоорганизации. Значительные части социума оказываются отторгнуты от государственных забот – в соответствии с их собственным решением, невозможностью «быть на уровне», в частности, противостоять целенаправленному манипулированию со стороны тех, кто рассматривает государство как демиурга, а не «общее дело» граждан – по отношению к ним государство во многом выступает как источник порядка. При этом по-прежнему сохраняется возможность попадания государства в такие точки своей истории, где эти «спящие» части социума начинают играть критическую роль, определяя выбор альтернативных решений, предлагаемых различными элитными группами, либо просто не принимая и разрушая сложившиеся форматы государственных отношений.