Иван Бунин - Публицистика 1918-1953 годов

Даже высокая оценка его творчества не могла примирить Бунина с декларируемым Адамовичем неприятием «внешней изобразительности», а главным образом, с призывом к молодым писателям свернуть с толстовской тропы и заменить «описательство» «мудростью» «в какой-то чудесной пустоте». Б. К. Зайцев в своей статье «Тринадцать лет», посвященной очередной годовщине смерти Бунина (Русская мысль. — 1966. — 10 нояб.), вспоминал: «Бунин Толстого обожал… В юности, как это ни странно, Иван был даже одно время толстовцем, о чем сам написал. С годами это ушло, преклонение же перед Толстым, толстовской зоркостью, изобразительностью осталось. У самого Ивана внешней изобразительности чуть ли не больше, чем у Толстого. Почти звериный глаз, нюх, осязание» (Цит. по изд.: Зайцев Б. К. Голубая звезда. — М., 1989. — С. 496). Не случайна нарочитая «оговорка» З. Гиппиус в адрес Бунина, которой он долго потом попрекал ее: «…вы ведь считаете, что я не писатель, а описатель… Я, дорогая, вам этого до самой смерти не забуду!» Г. В. Адамович, по чьим воспоминаниям цитируется этот случай, продолжает: «Упоминание о мнимом „описательстве“ я слышал впоследствии от Бунина не раз. Неизменно оно сопровождалось сердитыми возражениями насчет того, что он вовсе не „описывает“ природу или быт, а воссоздает их». (Адамович Г. // Дальние берега. — СП-12). Вместе с тем в письме Л. Д. Ржевскому, автору рецензии на книгу «Воспоминания», Бунин рассерженно пишет: «Назвать меня реалистом значит… не знать меня как художника. Реалист Бунин очень и очень приемлет многое в подлинной символической литературе» (Цит. по: Бабореко А. К. Новое о Бунине // Проблемы реализма. — Вологда, 1980. — Вып. 7. — С. 167). В дневнике В. Н. Муромцевой-Буниной запись от 13 (26) февраля 1919 г.: «Ян недавно перечитал „Семейное счастье“ и опять в восторге. Он говорит, что мы даже и представить себе не можем, какой переворот в литературе сделал Лев Николаевич. Ян перечитывает старые журналы, а потому ему очень ярко бросается в глаза разница между Толстым и его современниками. — По дороге неслись телеги, и дрожали ноги, — прочел он; ведь это модерн для того времени, а между тем как это хорошо! Ясно вижу картину» («Устами Буниных». — Т. 1. — С. 208–209). В письме к Бицилли 5 апреля 1936 Бунин прямо говорит о своей «модерности» (См.: Русская литература. — 1961. — № 4. — С.153). Однако современники Бунина сохранили в памяти иное его отношение к модернизму. Например, М. Вишняк говорит в своей книге «Современные записки. Воспоминания редактора» о том, что Бунин «до самой кончины сохранил свое страстное, нетерпимое и несправедливое отрицание художников и мастеров слова не-бунинского толка — декадентов и символистов: Бальмонта, Брюсова, Блока, Белого, Сологуба, не говоря уже о Есенине, Клюеве, Маяковском» (Блумингтон, США, 1957. — С. 129). О том же писала Н. Берберова: «Всю жизнь Блок был для него раной, и весь символизм, мимо которого он прошел, чем-то противным, идиотским, ничтожным, к которому он был либо глух, либо яростно враждебен. „Больших дураков не было со времени Гостомысла“, — говорил он». (Берберова Н. Курсив мой. — Нью-Йорк, 1983. — С. 293.)

Бицилли признавал, что «Бунин создал свой метод, который оказался прямой противоположностью методу символистов. Последние шли от слова к вещам, Бунин шел от вещи к словам» (Бицилли П. Бунин и его место в русской литературе // Россия и славянство. — 1931. — 27 июня).

Не без иронии цитируя в своей статье Блока и Белого, Бунин доказывает, что и их «независимые» строки не лишены изобразительности.

За два года до статьи «О французской „inquietude“ и о русской тревоге» в «Звене» была опубликована статья Адамовича о творчестве Андрея Белого и А. Неверова (1926. — 6 июня (№ 175). — С. 1–2), где критик высказывает противоположную точку зрения на существо поднимаемой проблемы: «Совсем не страшно, если русская литература опять глубоко погрузится в этнографию, обывательщину, протоколизм, если она опять станет бытовой и натуралистической. Поэзия в быту не задыхается и не умирает. Настоящий художник может создать какую угодно бытовую панораму, в каких угодно образах отразить эпоху, послужить разным временным целям, — как было и с Гоголем, — но сам собой, не заботясь о том, он во всем этом выразит лишь свою единую Идею. А другие, помельче, тоже не проиграют, отдавшись быту. Во всех смыслах полезнее и приятнее добросовестные кропотливые „сцены с натуры“, чем любые литературные упражнения „вне времени и пространства“». И, спустя годы, в своих воспоминаниях о Бунине Адамович расскажет: «Впоследствии мы мало-помалу договорились, что Толстой как бы вне времени, и вообще договорились до многого, многого, ошибочно и главным образом по моей вине отдалявшего меня от Бунина в первые годы знакомства» (Адамович Г. // Дальние берега. — С.12).

Через неделю после бунинского ответа Адамович печатает в «Последних новостях» (1928. — 27 дек.(№ 2836)) продолжение своей статьи, в которой сравнивает французскую и русскую религиозную мораль.

«Князь весь трясся, он был весь как в лихорадке… Настасья Филипповна вся дрожала, она вся была как в горячке…» — Бунин здесь имитирует стиль Достоевского, упоминая главных героев романа «Идиот». Близкие к процитированным места можно найти у Достоевского в сценах из первой части романа, в главах X («— Полноте, довольно! — проговорил он настойчиво, но тоже весь дрожа, как от чрезвычайно сильного потрясения»), XIII («…Настасья Филипповна, в самом деле ставшая бледнее и как будто по временам сдерживавшая в себе сильную дрожь»; «…она была как в истерике, суетилась, смеялась судорожно, припадочно…»), XIV («Она сидела молча, в лихорадочном ожидании…»), в третьей части в главе III («Что князь был как в лихорадке, это, разумеется, было справедливо».) и т. п. Ср. с воспоминаниями Г. Адамовича: «Не раз он говорил, что Достоевский был „прескверным писателем“, сердился, когда ему возражали, махал рукой, отворачивался, давая понять, что спорить не к чему. В своем деле я, мол, знаю толк лучше всех вас.

— Да, воскликнула она с мукой. — Нет, возразил он с содроганием… Вот и весь ваш Достоевский!

— Иван Алексеевич, побойтесь Бога, этого у Достоевского нигде нет!

— Как нет? Я еще вчера читал его… Ну нет, так могло бы быть! Все выдумано, и очень плохо выдумано» (Адамович Г. // Дальние берега. — С.15).

в какой-то «голубой далекой спаленке»… — начало стихотворения А. А. Блока «В голубой далекой спаленке…» (4 октября 1905 г.).

кто-то «хохотал хриплым басом…» — из стихотворения А. Белого «На горах» (1903).

«Бродячая собака» — художественно-артистическое кабаре в Петербурге, находившееся на углу Итальянской улицы и Михайловской площади. Просуществовало с 1 янв. 1912 по март 1915 года. Бунин изредка посещал его, но держался в этой богемной среде демонстративно отчужденно.

…стонут, подобно чеховской няньке: «Пропали ваши головушки!» — Имеется в виду нянька Карповна из повести А. П. Чехова «Моя жизнь» (1896).

Осоргин Михаил Андреевич (настоящая фамилия Ильин, 1878–1942) — прозаик, эссеист, публицист. В 1922 г. выслан из Советской России. Активно печатался в «Днях», «Последних новостях», «Современных записках».

«домоседная мудрость не далеко ушла от глупости» — имеет некоторое сходство с репликой Луцио, персонажа комедии В. Шекспира «Мера за меру»: «…я предпочитаю быть глупцом на свободе, чем умным в тюрьме» (Пер. Т. Щепкиной-Куперник).

«Вена» — ресторан в Петербурге, где любила собираться литературная богема.

«Большой Московский» — известный ресторан при одноименной гостинице в Москве. Находился напротив Иверской часовни на Воскресенской площади (ныне пл. Революции). У Чехова здесь был свой любимый номер. Частыми посетителями были Короленко, Горький. Здесь Брюсов познакомился в 1900 году с Горьким. См. о нем также в статье «Его памяти» (с. 436 наст. изд.).

«Русское богатство» — ежемесячный литературный и научный журнал подчеркнуто народнической ориентации, издававшийся в Петербурге в 1880–1918 гг. Бунин говорил, что «ни в одном журнале нет такой серой и скучной беллетристики, как в „Русском богатстве“» (см. сб.: В большой семье: Проза, стихи, литературная критика. — Смоленск, 1960. — С. 240).

«Скорпион» — издательство в Москве (1900–1916 гг.). Выпускало преимущественно символистскую литературу: журнал «Весы» (1904–1909), альманах «Северные цветы» (1901–1904 и 1911), книги К. Д. Бальмонта, А. Белого, Ф. Сологуба и др.

«Аполлон» — художественно-литературный журнал, издававшийся в Петербурге в 1909–1917 гг. Редактором-издателем его был художественный критик С. К. Маковский. В «Аполлоне» печатались преимущественно произведения писателей постсимволистской ориентации.

Леонид Зуров*

Россия и славянство. — 1929. — 12 января (№ 7). — С. 3.