Виктор Салошенко - Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)

Краснодарского горкома партии во время оккупации города — моем добром знакомом и соседе по улице незабвенном Александре Алексеевиче Ряхине и о первых встречах с колхозным комсоргом и учителем физкультуры Михаилом Килинием, нынешним генералом. Я тогда дважды публиковал очерки в газете «Правда» о председателе колхоза из станицы Сергиевской Иване Евдокимовиче Убийко, и Миша Килиний показывал мне колхозные поля… На каждой странице я встречаю знакомых. И опять обращаюсь к автору с наиболее мучительным для меня вопросом. Где же, когда вы, молодые, умные и сильные, просмотрели страшный процесс умирания столь живого и жизнедеятельного организма, как Ленинский комсомол? Ведь и Шеварднадзе, и Горбачев тоже из комсомольских вождей! Но автор говорит о том же Горбачеве вскользь, мимоходом…

В свое время партийная и комсомольская печать обрушилась на моего покойного друга московского поэта Игоря Кобзева за строки:

Вышли мы все из народа…

Как нам вернуться в него?!

Помню, как у себя дома мой отец, обняв и поцеловав Кобзева, произнес: «Игорек! Ты сказал горькую правду… Этим она им и страшна…»

Волнуют меня и фотоснимки в книге не просто узнаваемостью знакомых лиц, но узнаваемостью самого времени. Много, конечно, парадности, обрядовости, но много простого и человечного. Одна же групповая фотография показалась мне символической. Запечатлена кубанская делегация на XXV съезде КПСС. В первых рядах холеные, излучающие довольство собой чиновные «выходцы из народа», а где‑то, далеко наверху, чуть виднеются Михаил Клепиков и Владимир Первицкий, хозяева и творцы на родной кубанской земле. Символично!

5

Я не пересказываю книгу… Это труд неблагодарный. В ней немало автобиографического материала. Что ж, все пережитое мы пропускаем через свою душу, свою память.

Но будь я советчиком автора, попросил бы его отказаться от соблазна «докладать» о мимолетных и ничего не даю щих встречах со всякого рода знаменитостями. Зачем об этом говорить, если не о чем говорить?

В книге мне нравится то, что автор доверительно прост, что пишет без претензий на ученость или же особливую художественность. А ведь это удается далеко не всем берущимся за перо! Простота изложения, ясность мысли — одно из редких достоинств. Автор излагает то, что для него достоверно, и все же остаюсь при своем: надо было в полный голос сказать и о постигшем комсомол несчастье. Кстати, и при обсуждении книги в юношеской библиотеке лишь последний по очередности первый секретарь Краснодарского крайкома ВЛКСМ Константин Зазирний с горячей болью говорил об этом. Не думаю, что к Виктору Салошенко применимы слова мудрейшего и ехиднейшего графа Алексея Константиновича Толстого:

Ходить бывает склизко По камушкам иным,

Итак, о том, что близко,

Мы лучше умолчим.

Повторяю, автор открыт и откровенен, пишет о том, что непосредственно касалось его, оставив читателям осмысливать прошлое и, к великому сожалению, лишь гадать о будущем, как теперь и впрямь гадают на кофейной гуще дамочки, атавистически погрузившиеся в темное средневековье. Дикость! Чушь! А ведь бытует… Ну да это раньше, в своем «богопротивном» времени, мы не гадали, а просто строили планы на будущее, о чем и рассказывает книга В. Салошенко.

• Итак, поэт определил еще одну тему для разговора. Напомню, я не собираюсь полемизировать ради самой полемики, поскольку с выводами и оценкой, данными талантливым человеком, прошедшим сложную жизненную школу, трудно не согласиться. Вне всякого сомнения, они ве^ны, хотя, не скрываю этого, зачастую обидны. Но не злы. Иод, прижигающий раны, тоже доставляет боль, но он и лечит. Конечно же, задела за живое фраза: «Где же, когда вы, молодые, умные и сильные, просмотрели страшный процесс умирания столь живого и жизнедеятельного организма как Ленинский комсомол? Ведь и Шеварднадзе, и Горбачев тоже из комсомольских вождей!» И еще про «мудрейшего и ехиднейшего графа Алексея Константиновича Толстого: «Ходить бывает склизко…»

Парируя, можно в запальчивости заявить, что мы занимались своим делом и не в ответе за действия бывших первых секретарей Ставропольского крайкома комсомола и ЦК ВЛКСМ Грузии — Горбачева и Шеварднадзе. По нашим делам, мол, и судите нас, конкретных функционеров, каждого в отдельности. Как говорится, даёшь поименное голосование! Все так, но это было бы слишком просто. Вопрос, к сожалению, намного серьёзнее.

«Просмотрели страшный процесс умирания», мне кажется, мы тогда, когда в один прекрасный момент начали усиленно копировать партию, беря от нее не самое лучшее, а самое худшее: парадность, чванливость, самодовольство, пустословие. Мы надевали на себя не рабочие промасленные спецовки, а новенькие, с иголочки, приобретенные по блату, костюмы и платья с биркой «Майе т …». Простая кепка вышла из моды — на головах комсомольских вождей появились нарядные и вместе с тем нелепые широкополые шляпы. И уже трудно было в толпе «руководства» выделить комсомольского функционера, одетого «как все»… В своей одежде мы были застегнуты от молодежи на все пуговицы. Так, «комсомольская элита» медленно, но верно становилась «белой костью», эдаким горбом, наростом на теле комсомола! Были и преданные, идейные комсомольские вожаки, но они выглядели на общем фоне белыми воронами.

Комсомольский руководитель становился «важной персоной», со своим персональным автомобилем, шофером, секретаршей в просторной, но не людной, приёмной. Некогда могучий организм комсомола, на поверку, оказался колоссом на глиняных ногах. Стоило рухнуть партии, как немедля, без каких‑либо на то указов, «самораспустился» комсомол. Зачем, почему? Потому что был «помощником» и «резервом партии»? То есть куда иголка — туда и нитка? Но комсомол, имея громадный опыт работы с молодежью, способен был, очистившись от партийных и собственных приобретенных штампов, действовать самостоятельно. Как всегда, с водой выплеснули и ребенка. Лишившись головы, плачем по волосам.

6

…Вновь обращусь к отцу своему Борису Александровичу Бакалдину. Когда он услыхал, что воспитанник краснодарского комсомола, став вторым секретарем горкома КПСС, торговал партийными билетами, то сказал мне: «Наша с тобой партия погибла… Её больше нет…»

Когда же незадолго до своей кончины увидел на телеэкране холеных, разряженных, весело — хмельных господ и дам, объявивших комсомол «самораспущенным» под глумливо — издевательское пение: «Не расстанусь к комсомолом…» — то тяжко обронил: «А теперь убита страна… Убито её будущее…»

Виктор Салошенко касается своих отнюдь не радужных отношений с таким незаурядным человеком, с такой «человеческой глыбой», как Сергей Федорович Медунов, но обходит самое болезненное: как же могли окружать этого лично честного, волевого, пусть не без черточек самодовольства, масштабного руководителя и организатора все эти Карнауховы, тарады, сашки мерзлые… Они ведь тоже прошли «школу» комсомола! Не нам, людям великой и героической эпохи, бояться даже в юбилейных изданиях самой тяжелой правды, как она ни горька! Пусть больно, пусть стыдно, а надо говорить. Никуда не денешься — история. Правда, у Бернарда Шоу есть такой диалог:

«— Что скажет история?

— История, сэр, налжет, как всегда».

Нашему поколению не надобны ни ложь, ни умолчание. Не нам бояться говорить о скверне, опорочившей наши идеалы. Сегодня лживую историю сочиняют именно носители этой скверны и те, кто их по — лакейски обслуживает. Правда гибельна для них.

И я опасаюсь того, что отгремят юбилейные фанфары, думско — эстрадный оберегатель маразматизирующего гаранта Конституции вдохновенно и трогательно отпоет трогательные и прекрасные комсомольские песни, кое‑кто даже смахнет с морщинки ностальгическую слезу, а те, кто в читальном зале задавал наивные вопросы, так и останутся при своем неведении, а «демократические» СМИ и столь же «демократическая» школа с нищими учителями будут уводить их от «грубой политики», пичкая сексвоспитанием, а в лучшем случае — библейскими сказочками о сотворении мира. Пусть дети наши продолжают пополнять уже миллионные стаи одичавших бездомных зверенышей, пусть падают в голодные обмороки в классах, если еще посещают их, пусть рождаются и растут полоумными юродивыми, столь в свое время почитаемыми на святой Руси! Но где в государстве тот столь поносимый ныне Железный Феликс, что собирал их с улиц и силком загонял в республики Шкид, дабы учить и воспитывать?

Где тот комсомол, что отдавал младшим свою горячую молодую любовь? А ведь над нашим будущим смертельная опасность! Это ему одержимая мадемуазель Новодворская объявила войну на полное уничтожение: «Мы завели Россию, как Гензель и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес… Нам нельзя её жалеть… Мы должны привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. Это только начало… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению».