Хантер Томпсон - Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Ознакомительный фрагмент

Наконец Килпатрик вышел из себя. «Меня зовут не Рейнольдс, черт возьми! Я Джеймс Килпатрик из вашингтонской Evening Star!» После этого он стащил свою тушу со стула и, пошатываясь, побрел в вестибюль.

Остановка в Эксетере не принесла Макговерну удачи, потому что внезапно от Фрэнка Манкевича, его человека в Вашингтоне, пришло сообщение, что старый друг и верный союзник Макговерна, либерал из Айовы сенатор Гарольд Хьюз только что объявил, что поддержит Эда Маски.

Эта новость угодила в наш караван, как навозная бомба. Хьюз был одним из немногих сенаторов, на преданность которых рассчитывал Макговерн. Альянс Хьюза, Макговерна и Фреда Харриса (штат Оклахома) был в последние два года самым мощным популистским блоком в сенате. Даже поддерживающие Маски дельцы, которые опутали всю страну и давили на местных политиков, чтобы те выступили за Большого Эда, не собирались возиться с Хьюзом, потому что считали его «неприкасаемым». Во всяком случае, он считался более радикальным и непримиримым политиком, чем сам Макговерн.

Хьюз отрастил бороду; он не боялся признаваться, что разговаривает с деревьями, а несколько месяцев назад он бросил вызов партийной иерархии, устроив публичное выяснение отношений по поводу выбора его или Ларри О'Брайена председателем в крайне важной мандатной комиссии на национальном партийном съезде.

Дик Догерти, бывший репортер Los Angeles Times, который работал с прессой для Макговерна в Нью-Гэмпшире, был так потрясен известием о бегстве Хьюза, что даже не попытался найти какое-то объяснение, когда журналисты начали спрашивать его, почему это произошло. Догерти только что получил это сообщение, когда переполненный автобус для прессы покинул Довер и направился в Эксетер, и он сделал все, чтобы сдержать шквал наших вопросов, пока не сможет переговорить с кандидатом и согласовать с ним, как надо отвечать. Но, честно говоря, с точки зрения настроя этой кампании отступничество Хьюза подействовало на всех так, будто кто-то проколол все шины на каждом автомобиле нашего каравана, в том числе на машине кандидата. Когда мы добрались до «Эксетер Инн», я был почти уверен, что увижу грязного бородатого ворона, сидящего над входом и каркающего «Больше никогда…»

Внизу, в мужском туалете, я случайно столкнулся с Джорджем, который мочился в писсуар, глядя прямо перед собой на серую мраморную плитку.

— Скажите… Неприятно говорить об этом, — произнес я, — но что насчет этой ситуации с Хьюзом?

Он вздрогнул и быстро застегнул штаны, качая головой и бормоча что-то о «сделке для вице-президентства». Я видел, что он не желает об этом говорить, но мне хотелось добиться от него реакции, прежде чем он и Догерти сварганят совместную версию.

— Как вы думаете, почему он так поступил? — спросил я.

Он мыл руки, глядя вниз в раковину.

— Ну… — выдавил он наконец. — Я думаю, я не должен так говорить, Хантер, но честно не знаю. Я удивлен; мы все удивлены.

Он выглядел очень усталым, и я не видел особого смысла заставлять его сказать что-то еще по этой явно болезненной для него теме. Мы поднялись по лестнице вместе, но я остановился на ресепшен, чтобы взять газету, а Макговерн пошел в обеденный зал.

Это оказалось моей ошибкой, потому что швейцар, несомненно, очень вежливо бы поприветствовал меня, если бы я подошел вместе с сенатором, но, так уж получилось, что меня прогнали прочь к бару с Краусом и Джеймсом Килпатриком, который был одет в синий в полоску костюм c жилетом.

О трудностях, с которыми столкнулся Макговерн в ходе избирательной кампании, написано немало, но большинство из этих описаний далеки от сути. Политики-карьеристы и представители прессы утверждают, что ему просто не хватает харизмы, но это дешевая и упрощенная идея, которая больше оскорбляет избирателей, чем самого Макговерна. Придурки, заправляющие политикой в этой стране, настолько загипнотизированы школой избирательной кампании Мэдисон-авеню, что на самом деле верят, будто все, что нужно, чтобы стать конгрессменом или сенатором — или даже президентом, — это улыбка на 32 зуба, толстая пачка денег и полдюжины журналистов.

Они говорят, что Макговерн просто не отвечает этим требованиям. Что, вероятно, правда. Но Маккарти был еще хуже. Его кампании 1968-го не хватало ни одной из, на первый взгляд, необходимых составляющих. У него не было ни денег, ни прессы, ни одобрения, ни телекамер… Всё, чем он располагал, — это хороший глазомер и чуткий слух, который помог ему расслышать отдаленный гул волны народной поддержки — волны, которую никто не решался оседлать.

Пока что по кампании Макговерна не видно, что он понимает такого рода вещи. При всей своей честности он все еще говорит на языке политики прошлого. И наивно полагает, что любой честный и умный человек, получивший хорошие результаты на голосовании по «существенным вопросам», может претендовать на Белый дом.

Но это чушь собачья! Сегодня в большой политике есть только два способа прорваться: один — появиться как злобный динозавр, имея за плечами мощную избирательную машину, которая до усрачки напугает вашу оппозицию (Дейли или Никсона), а другой — задействовать мощную, но находящуюся в подавленном состоянии энергию молодого разочарованного электората, который уже давно отказался от мысли, что мы все обязаны голосовать. Это — как говорят, что вы обязаны купить новый автомобиль, но выбирать вам придется между все теми же «фордом» и «шевроле».

Именно неспособность Макговерна понять это привела в кампанию таких людей, как Линдси, Маккарти и Ширли Чисхолм. Все они чувствуют, что целый избирательный пласт остался незатронутым. Руководитель кампании Чисхолм, холеный молодой политик из Канзаса по имени Джерри Робинсон, называет это «голосом спящего великана».

— Никто не обращается к ним, — говорит он. — К нам оттуда пришло много людей, которые не могут определиться, за кого голосовать.

Рон Деллумс, черный конгрессмен из Беркли, называет это «голосом ниггеров». Но он говорит не о цвете кожи.

«Пришло время кому-то возглавить всех ниггеров Америки, — сказал он на пресс-конференции на Капитолийском холме, когда Ширли Чисхолм объявила, что выдвигает свою кандидатуру на пост президента. — И под этим словом я подразумеваю молодых, черных, коричневых, женщин, бедных — всех людей, которые чувствуют себя исключенными из политического процесса. Если мы сможем собрать голоса ниггеров, то сумеем добиться реальных изменений в этой стране».

Деллумс — пожалуй, единственное выборное должностное лицо в Америке, кто чувствует себя достаточно свободным, чтобы смотреть в телекамеры и делать целенаправленный шаг-призыв в сторону «голоса ниггеров». Но он также в достаточной степени политик, чтобы понимать, что эти голоса действительно есть… Возможно, не в «Эксетер Инн», но холмы к северу и западу от Манчестера буквально кишат ниггерами. Их не было там, где произносились эти речи, и они, вероятно, не будут голосовать на предварительных выборах, но они есть, и их чертовски много.

Если вспомнить ту неделю в Нью-Гэмпшире, то моя задача заключалась лишь в том, чтобы следовать за Джорджем Макговерном по округе и наблюдать, как он делает свое дело — что было забавно, отчасти даже воодушевляло и уж по крайней мере не вызывало ощущения, что вам морочат голову.

Макговерн не похож на эдакого классического пробивного парня. Представители его избирательного штаба и сами не слишком понимают, чем все это кончится. Они очень порядочные люди. Они прилагают максимум усилий, они очень искренни, большинство из них — молодые волонтеры, получающие оплату полным пансионом, т. е. работающие за питание и проживание… Но всем им не хватает чего-то важного, и отсутствие этого чего-то болезненно очевидно для всех, кто помнит настроение добровольцев Маккарти в 1968 году.

Те люди были рассержены. Кроме того, тогда всех не покидало ощущение короткой передышки, витавшее в Нью-Гэмпшире. В кулуарных ночных разговорах в «Вэйфеарер» многие сотрудники Маккарти говорили, что это, вероятно, будет их «прощальной гастролью внутри системы». Были и те, кто признавался, что они бы лучше подсели на дурь, но были захвачены драматизмом, настоящей мужской силой «безнадежного вызова» Маккарти.

Национальным пресс-атташе Маккарти в то время был Сеймур Херш, который покинул кампанию в штате Висконсин и назвал Джина скрытым расистом[27]. Два года спустя Херш снова воззвал к общественности, рассказав о месте под названием Сонгми в Южном Вьетнаме. Именно он вытащил эту историю на свет.

Пресс-атташе на уровне штата у Маккарти в том году был волосатый фрик по имени Билл Галлахер, державший свою комнату в «Вэйфеарер» открытой с полуночи до рассвета как своего рода всенощное убежище для любителей травки. Через год, когда я вернулся в Нью-Гэмпшир, чтобы написать о лыжном гонщике Жан-Клоде Килли[28], я покинул коктейльную вечеринку и поехал к Галлахеру в небольшую деревушку в Вермонте, где он был главой мини-коммуны. Он совершенно отошел от политики: у него была борода до пояса, а мысли заняты совсем другим. «Та затея с Маккарти была плохой идеей», — пояснил он. Его больше не заботило, кто будет президентом.