Оскар Уайльд - Письма

После лекции меня отвезли на серебряный рудник, расположенный в миле от городка, причем горняки освещали перед нами дорогу факелами, так как была уже ночь. Меня облачили в горняцкую одежду, посадили в клеть и спустили в недра земли; там, в длинных галереях, прорытых в серебряной руде, трудились рудокопы, размахивая молотами и откалывая камень; в тусклом освещении они имели чрезвычайно живописный вид — прекрасные мотивы для гравюры вообще и для импрессионистских набросков Уолтера в частности. Я провел под землей чуть ли не целую ночь — разговаривать с этими людьми оказалось страшно интересно — и был доставлен к подножию горы специальным поездом в 4 ч. 30 м. утра.

Оттуда я направился в Канзас, где читал лекции в течение недели. В Сент-Джозефе одним из своих сообщников был убит знаменитый канзасский головорез Джесс Джеймс, и весь город оплакивал его смерть и раскупал в качестве реликвий его домашние вещи. Дверной молоток и мусорный ящик были куплены за баснословную цену, а два биржевика едва не застрелили друг друга, поспорив из-за его каминной метелки; впрочем, проигравший утешился тем, что приобрел по цене, равной годовому доходу епископа, кадку убитого, тогда как единственная принадлежавшая ему художественная вещь — дрянная олеография — была, разумеется, продана за такую цену, по какой в Европе могут идти разве что Мантенья или бесспорный Тициан!

Вчера вечером я читал лекцию в Линкольне, штат Небраска, а сегодня утром выступил перед студентами здешнего университета — восхитительная аудитория! Молодые люди обоего пола, они вместе учатся в одном колледже, вместе слушают лекции и все прочее, и среди них нашлось немало моих поклонников и последователей. Потом меня повезли осматривать большую тюрьму! Несчастные, странного вида существа в чудовищной полосатой одежде, делали кирпичи на солнце, и у всех — прегнусные физиономии, что меня утешило: мне бы так не хотелось видеть преступника с благородным лицом. Маленькие побеленные камеры, столь трагичные в своей опрятности, однако там есть книги. В одной из камер я обнаружил Данте в переводе и Шелли. Удивительным и прекрасным показалось мне то, что скорбь одинокого флорентинца в изгнании сотни лет спустя служит утешением в скорби простому узнику в современной тюрьме; а один убийца с печальными глазами (через три недели, как мне сказали, его повесят) проводит оставшиеся дни за чтением романов — скверная подготовка к тому, чтобы предстать перед Богом или Ничем. Так что я каждый день вижу что-нибудь новое и любопытное, а теперь подумываю о поездке в Японию и хочу, чтобы Уолтер поехал со мною.

Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет всем домашним, любящий Вас друг

Оскар Уайльд

38. Джеймсу Мак Нейлу Уистлеру{52}

[Июнь 1882 г.]

Дорогой старый бездельник Сухая игла! Почему не пишешь мне? Даже оскорбительное послание доставило бы мне радость; а я здесь читаю о тебе лекции (смотри приложенную газетенку), чем навлекаю на себя гнев всех американских художников. Салон, разумеется, имеет успех… Маленькую розовую леди… я помню их прекрасно, расскажи мне о них. И еще про «дирижерскую палочку», о которой я прочитал в «Уорлд»: это звучит восхитительно. А Леди в лунном свете, Серая леди, прекрасное видение с глазами-бериллами, наша леди Арчи — как она? Кроме того, когда ты собираешься в Японию? Вообрази себе книгу — я ее автор, ты — иллюстратор. Мы бы обогатились.

Оскар

39. Джулии Уорд Хау{53}

Огаста, штат Джорджия

6 июля [1882 г.]

Дорогая миссис Хау, в настоящий момент мои планы таковы: прибыть в Нью-Йорк из Ричмонда вечером в среду и в тот же вечер выехать в Ньюпорт, чтобы в четверг утром быть у Вас и погостить, если позволите, до субботы. У меня огромный дорожный сундук и слуга, но пусть это Вас не беспокоит. Я могу отослать их в гостиницу. С какими обузами приходится путешествовать! Есть какой-то вызов мировой гармонии в том, что меня всегда сопровождают в пути коробка для шляпы, секретарь, дорожный несессер, дорожный сундук, чемодан и слуга. Я каждый день ожидаю, что меня поразит гром, но боги спят, хотя мне лучше бы не поминать их всуе — не ровен час, они услышат и проснутся. Но что бы сказал Topo о моей шляпной картонке! Или Эмерсон — о размерах моего сундука, поистине циклопических! Но я не могу путешествовать без Бальзака и Готье, а они занимают столько места… И покуда я способен наслаждаться, рассказывая всякий вздор цветам и детям, меня не страшит порочная роскошь коробки для шляпы.

Я пишу Вам с прекрасного, пылкого, разоренного Юга, края магнолий и музыки, роз и романтики, живописного даже в его неспособности поспеть за вашим северным интеллектом, проницательным и энергичным; края, живущего преимущественно в долг и погруженного в воспоминания о сокрушительных поражениях прежних лет. Я побывал в Техасе, сердцевине Юга, и гостил у Джеффа Дэвиса на его плантации (как они очаровательны, все неудачники!), видел Саванну и леса Джорджии, купался в Мексиканском заливе, участвовал в колдовских ритуалах негров, ужасно устал и мечтаю о свободном дне, который мы проведем в Ньюпорте.

Передайте, пожалуйста, привет мисс Хау, искренне Ваш

Оскар Уайльд

40. Мэри Андерсон{54}

Нью-Йорк, гостиница «Парк-авеню»

[Начало сентября 1882 г.]

Дорогая мисс Андерсон, смогу ли я повидаться с Вами в четверг в Лонг-Бранче? Приеду я утром и переночую в «Элбертоне», с тем чтобы иметь для встречи с Вами целый долгий день. Прошу Вас, телеграфируйте мне сюда, будете ли Вы дома. Пока я не встречусь и не переговорю с Вами, я не смогу написать сценарии. Ведь всякая хорошая пьеса представляет собой сочетание поэтического вымысла и актерского практического знания, которое придает насыщенность сценическому действию и напряженность — ситуации, а поэтический эффект — описание — заменяет эффектом драматическим, т. е. самой жизнью. После встречи с Вами я много думал о том, что Вы могли бы сделать в искусстве и для искусства; я хочу, чтобы Вы стали одной из великих актрис мира сего. Я желаю Вам триумфа — не на один день, а на все времена, и, веря в Вас пылко и беззаветно, я ни на минуту не сомневаюсь, что смогу написать и напишу для Вас пьесу, которая, созданная для Вас и вдохновленная Вами, принесет славу новой Рашели Вам, а мне — славу нового Гюго. Мечта скульптора воплощается в холодном и немом мраморе, вымысел живописца застывает в неподвижности на холсте. Я же хочу увидеть, как мое творение снова оборачивается жизнью, как написанные мною реплики обретают новый блеск благодаря Вашей страсти, наполняются новой музыкой, слетая с Ваших губ.

Если мне удастся это, и я увижу Вас, живое воплощение поэзии, в каком-нибудь моем произведении (низ страницы оторван)… стыда и обиды, невежливости и бесчестия.

Буду ждать телеграммы; если четверг не подходит, можно перенести встречу, скажем, на пятницу, но четверг… (Далее оторвано.)

41. Генри Эдвардсу{55}

Нью-Йорк

[? Конец октября 1882 г.]

Дорогой Эдварде, мне не терпится расспросить Вас об Австралии и моей поездке туда и кто поедет со мной устроителем. Будете ли Вы сегодня после спектакля у «Ягнят»? Если нет, не пошлете ли мне туда весточку, чтобы я знал? Искренне Ваш

Оскар Уайльд

42. Миссис Дион Бусико{56}

Нью-Йорк

[31 октября 1882 г.]

Не могу ничего достать на завтрашний вечерний спектакль Сальвини, но надеюсь иметь удовольствие видеть его с Вами, прежде чем он завершит гастроли.

Бедняжка миссис Лангтри ужасно расстроена случившимся несчастьем; она лишь несколько часов назад покинула театр.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЛОНДОН 1883–1890

Описание

Уайльд отплыл из Нью-Йорка домой на борту парохода «Ботния» 27 декабря 1882 года. После двух-трех недель пребывания в Лондоне он потратил остаток денег, заработанных в Америке, на то, чтобы три месяца пожить в Париже. Там он познакомился с Верленом и Виктором Гюго, с Малларме, Золя, Дега, Эдмоном де Гонкуром и Альфонсом Доде. Он сделал себе волнистую прическу, как у Нерона на бюсте в Лувре, и стал одеваться по последней моде. «Оскар первого периода умер», — провозгласил он.

43. Мэри Прескотт{57}

Париж

[? Март-апрель 1883 г.]

Дорогая мисс Прескотт, я получил американские газеты и благодарю Вас за их присылку. По-моему, нам не следует забывать, что реклама не обеспечит успеха слабой пьесе, сколько ее ни рекламируй. Она пойдет впрок лишь сильной пьесе, хорошо сыгранной. Вот что я имею в виду: можно шесть месяцев подряд дважды в день выезжать на улицы Нью-Йорка с вереницей ярко-красных фургонов, чтобы объявить «Веру» великой пьесой, но если на первом же представлении не подтвердится, что это сильная пьеса, хорошо исполненная и хорошо поставленная, никакая реклама в мире ей не поможет. Мое имя как автора пьесы возбудит известный интерес в Лондоне и Америке. Ваше имя как исполнительницы роли героини имеет огромный вес. Что нам нужно сделать — это сосредоточить в своих руках все реальные предпосылки успеха. Успех — это наука; если есть предпосылки, будет и результат. Искусство представляет собой математически выверенный результат эмоциональной тяги к прекрасному. Без тщательного продумывания оно ничто.