Игорь Бунич - Лабиринты безумия

А если учесть, что на Северном Кавказе для Юго-Западного фронта формировались еще две армии, то и говорить смешно о том, что немецкая «утечка» напугала кого-нибудь в Кремле. Дело уже дошло до того, что генерал Кирпонос решительно отказывался командовать такой огромной группировкой и бомбардировал Москву проектами разделить Юго-Западный фронт (для повышения эффективности управления) на два фронта: Юго-Западный и Южный. Жуков нашел эту идею достойной обсуждения. Сталин промолчал, обещая подумать.

В вопросах управления войсками Сталин понимал мало да и не вникал в них особо. Пусть Генштаб представит обоснование, тогда решим.

Сталина заботили более простые, но с его точки зрения, важные вопросы. Скрытая мобилизация, непрерывно ведущаяся с сентября 1939 года, уже довела армию до немыслимой в мирное время численности, приближающейся к 8 миллионам человек. Кроме проблем в хозяйственной жизни страны, которые были частично решены массовой мобилизацией в промышленность и сельское хозяйство женщин и подростков, мобилизация породила и внутриармейские проблемы, связанные с управлением такой огромной массы людей. В частности, обнаружилась довольно сильная нехватка командиров нижнего звена. В частности, командиров взводов, рот и команд. Сталин посоветовался с Тимошенко и Жуковым. Выход нашли быстро. Спрашивается, зачем пехотному лейтенанту учиться целых два года, когда все, что надо, ему дают за первые полгода обучения?

Действительно, нужно подумать о переводе сухопутных военных училищ на шестимесячное обучение. А пока необходимо ускорить выпуск 2-х курсов – и в строй!

Советские газеты подробно комментировали последнюю публичную речь Гитлера, в которой фюрер снова, грозя Англии страшными карами, ни словом не обмолвился о Советском Союзе.

Оно было и понятно. Все мысли фюрера были заняты дипломатической игрой на Балканах, чтобы заставить Болгарию и Югославию присоединиться к странам Оси. Обе страны явно этого не хотели. Особенно Болгария.

Гитлеру было легче. Он мог грозить прямым вторжением с предварительной воздушной бомбардировкой Софии, что оказывало страшное воздействие на нервного и впечатлительного царя Бориса.

Впрочем, у товарища Сталина был рычаг воздействия на болгар, правда в эффективности его к февралю 1941 года великий вождь уже успел почти полностью разочароваться.

На одной из тогдашних окраин Москвы, вблизи Выставки достижений сельского хозяйства, в тиши парка находился солидный четырехэтажный дом-особняк, построенный в конце 30-х годов в архитектурном стиле «раннего сталинского ампира». В этом доме обосновался Исполнительный комитет Коминтерна, председателем которого являлся Георгий Димитров – герой нашумевшего в свое время Лейпцигского процесса, болгарин по происхождению.

Давно уже канули в лету те времена, когда шумные съезды Коминтерна проходили на немецком языке, а делегаты, ликуя, разъезжались из Москвы с чемоданами, набитыми золотом, бриллиантами и валютой. Когда секретарь Коминтерна – очаровательная Анжелика Балабанова – общая любовница Ленина и Муссолини – получила целые ящики, набитые фунтами, франками и долларами с неизменными ленинскими наставлениями «не стесняясь тратить любые деньги на наше общее дело». Когда мировая революция должна была вот-вот передать всю власть в мире кремлевским авантюристам.

Об этих временах уже никто не помнил и не осмеливался вспоминать.

Товарищ Сталин учинил Коминтерну такой разгром, перед которым меркли все Варфоломеевские ночи истории. Из некогда могучей и представительной «русской секции Коминтерна» разве что одному Калинину посчастливилось умереть в собственной постели. За небольшим исключением та же судьба постигла и иностранцев. В итоге к середине 30-х годов Коминтерн превратился в обычное подразделение НКВД, что-то среднее между отделом и управлением, со своими, как и у каждого отдела, специфическими задачами.

Задачи, решаемые исполкомом Коминтерна, постоянно сужались, а после позорного провала испанской авантюры были сведены к минимуму.

Какое-то время при исполкоме Коминтерна работал и пропагандистский отдел. Одним из наиболее громких дел пропагандистов была операция, провернутая немецкой коминтерновкой Марией Остен, которая в период особо плохих отношений между Сталиным и Гитлером привезла в СССР из Германии десятилетнего немецкого мальчика Губерта Лосте и состряпала нашумевшую в то время книгу «Губерт в стране чудес», где немецкий мальчик не переставал буйно радоваться всему увиденному в СССР, проклиная при этом все, что оставил на Родине. Предисловие к этой книге написал сам Георгий Димитров. Эту книгу читали вслух в школах и домах пионеров, по радио, отрывки публиковались в газетах. Фотография самого Губерта заняла почетное место среди прочих «героев-пионеров» рядом с фотографией Павлика Морозова. После подписания пакта в 1939 г. вся операция потеряла смысл. «Писательница» Мария Остен была расстреляна как «немецкая шпионка», а несчастный Губерт Лосте отправлен в ГУЛАГ, где и умер.

Почти такая же судьба ожидала американского малолетнего преступника Гарри Айзмана, которого удалось привести в СССР как раз в тот момент, когда разгневанная американская Фемида, несмотря на всю свою демократичность, хотела выдать юнцу полновесный тюремный срок за уличный разбой и нападение на полицейских. Гарри с триумфом возили по стране, устраивали в его честь истерические митинги, где малолетний борец с капитализмом выступал с пламенными речами.

Наконец он всем надоел, был обвинен в шпионаже и отправлен в ГУЛАГ, где просидел семь лет. Все организовавшие его доставку в Союз коминтерновцы были, от греха подальше, расстреляны…

Среди нерасстрелянных деятелей Коминтерна к концу февраля 1941 года оставались Георгий Димитров, Иосиф Тито и еще десяток-другой мелкотравчатых авантюристов, которых вождь всех народов предполагал везти в обозе «Грозы» и по мере продвижения на Запад сажать на маленькие диктаторские троны в соответствующих странах, прекрасно понимая, что и на этих тронах их никогда не будет поздно расстрелять, если понадобится.

Существовал вариант получения призыва о помощи от истинного народного правительства Болгарии, возглавляемого, естественно, товарищем Димитровым и перехваченного по радио.

Димитров клялся великому вождю, что он все организует. Встречались они совсем недавно, 18 февраля, когда Сталин вызвал председателя Исполкома Коминтерна к себе на дачу. Гостеприимный вождь, хотя и лично разливал харчо по тарелкам, а «Кахетинское» – по рюмкам, слушал с сомнением на лице. Генерал Жуков уже успел просветить вождя в том, что от пролетариата, особенно европейского, ничего хорошего ожидать не приходится. Бездельники из Коминтерна уже морочат нам голову больше двадцати лет, а не смогли организовать ни одного пролетарского восстания, на которых была основана вся наступательная доктрина Красной Армии.

Нужно, указал Жуков, связываться не с этими мошенниками, а непосредственно с генеральными штабами, предлагая им конкретную помощь.

Жуков, используя контакты ГРУ и НКВД, уже установил связь с генеральными штабами Болгарии и Югославии. Болгарские военные в эйфории славянской солидарности прямо сказали Жукову, что, сумей Советский Союз ввести в Болгарию свои войска раньше немцев, никаких бы проблем не возникло. Армия всегда бы убедила и царя, и премьера в том, что это самый лучший выход из положения. То, что при этом «самом лучшем выходе» всем им прямиком пришлось бы отправиться в ГУЛАГ или встать к стенке, никто из них не предвидел, а посланцы Жукова, разумеется, не объясняли. Главное было другое: на данном этапе ввести войска в Болгарию не представлялось возможным.

1 марта 1941 года в Вене премьер-министр Болгарии профессор Филов подписал акт о присоединении своей страны к «Тройственному пакту». Подписание происходило торжественно в присутствии Гитлера, который удостоил болгарского премьера рукопожатия и нескольких слов о традиционной и принципиальной позиции Болгарии по отношению к панславянизму и прочим глупостям, связанным со славянской солидарностью. Со стороны немцев договор подписал Риббентроп, со стороны итальянцев зять Муссолини, граф Чиано. Одетый в простой штатский костюм Филов плохо смотрелся на фоне своих воинственных коллег, щеголявших в блестящей униформе.

Не успела подпись болгарского профессора-премьера высохнуть, как немецкие танки и мотопехота двинулись по мостам через Дунай.

Построившиеся журавлиным клином «юнкерсы» зачернели в болгарском небе, низко проревев моторами над Софией, то ли приветствуя нового союзника, то ли давая понять, что ждало бы болгар, окажись они менее сговорчивыми.

В тот же день МИД Германии получил телеграмму от Шуленбурга, ретранслированную в поезд, на котором Гитлер и Риббентроп возвращались из Вены.