По наклонной - Дмитрий Шестаков

это надо писать, потом согласовывать, корректировать и снова писать…

— Так что же, — взорвался Боря, — я должен заниматься всю жизнь этой писаниной?

— И писаниной тоже. Как же иначе?

— А он? — И Боря кивнул в сторону Хмырева угла. — Что-то не замечал, чтобы он писал ведомости с инструкциями.

Варвара сразу губы поджала, в себя ушла. Хмырь был ее идейным противником. Он со своими оригинальными идеями, неустанным поиском нового, устремленностью в будущее вышибал почву из-под ног осторожной Варвары, вынуждал ее ломать отработанные методики расчетов, на нет сводя весь ее опыт. Он лишал ее чувства устойчивости, надежности, а этого Варвара простить ему не могла.

После разговора с начальницей Боря Карелин потянулся к Хмыреву, как к живительному источнику, он тоже хотел творчества.

Хмырь тихим голосом с ним поговорил, предложил схемку одну маленькую разработать. Боря взялся с энтузиазмом. Тык-мык — ничего не вышло. Тогда обложился книгами, учебниками, кое-как, пользуясь аналогами и готовыми схемами, что-то слепил, но внутренне чувствовал: чушь получилась полная, и нести Хмырю боялся, все оттягивал. Наконец Хмырь сам подошел, повертел набросок в руках и улыбку не сдержал:

— Работать-то она у тебя как будет? — И, заметив Борино замешательство, миролюбиво добавил: — Давай, что ли, вместе разбираться.

Просидев с Борей полчаса и растолковав, что к чему, сказал:

— Работай, старик. Сделаешь — подходи. Идейки какие возникнут — тоже подходи, — и снова забился в свой угол.

Боря не подошел ни на следующий день, ни через неделю. И Хмырь к нему больше не подходил. Он все понял.

Карелин вернулся под Варварино крыло, она простила измену, поскольку никогда и не сомневалась, что он не приживется у Хмырева.

Так Боря пережил первое в своей жизни фиаско.

Постепенно у него выработалось стойкое отвращение к работе, и он отсиживал положенное время в «присутствии» со скрежетом зубовным, пользуясь любой возможностью «сачкануть», увильнуть, проволынить, схалтурить и проявляя при этом удивительную изобретательность. Своим домашним Боря жаловался на рутину, отсутствие интересной работы, косность начальника… Ожидание перемен становилось все более тягостным. А Хмырь, тихий, умный Хмырь в углу у осциллографа был его вечным укором.

Вскоре кончился срок трехлетней стажировки молодого специалиста, и веревочка, связывавшая его с институтом, развязалась. Тут как раз произошло в жизни Бори важное событие: его жена, учительница пения, родила двойню. Сразу возникла масса проблем. На сто тридцать не очень-то разживешься семьей в четыре человека. И начались для молодой семьи черные дни. Когда же Карелиным, имевшим пятнадцать метров в коммуналке, предоставили возможность получить кооперативную квартиру, Боря схватился за голову. Жена не устраивала ему ни сцен, ни скандалов, а только тихо смотрела в лицо с немым вопросом. И Боря, никогда не страдавший от неуверенности в собственных силах, вдруг почувствовал себя немощным и беспомощным.

И вот тут-то позвонил Боре его давнишний знакомый и, узнав ситуацию, предложил по дружбе теплое место в Лентрансагентстве.

— Не бойся, Боб, тут нашего брата инженера — каждый второй.

И Борька пошел в грузчики, положив свой диплом в коробку из-под торта…

— Ты знаешь, до сих пор не осознал до конца, что же произошло. — Боря курил, глядя в темное окно. — Иногда вдруг как током ударит, аж в глазах черно — думал: что я, дурак, сделал? Как я мог? Впрочем, ладно, хватит! Что сделано, то сделано. — Боря выпрямился, вздохнул глубоко, улыбнулся: — Плесни-ка еще кофейку, хозяйка. Как мы там в студенчестве любили повторять: «Будем веселы, пока мы молоды, а молоды будем всегда»? Кстати, эти двое ребят, с которыми мы сегодня работали, не обратила внимания?

— Обратила. Оба — наши коллеги?

Борис рассмеялся.

— Не совсем. Саша — это который брюнет — инженер-механик, Володя — техник.

— А шеф?

— Шеф, он и есть шеф. Ушлый мужик, хватка как у волкодава. Подобрал себе бригаду интеллигентов. Мы вкалываем, а он… ну как сказать? — Боря замялся.

— А он берет на себя клиента?

— Ну, в общем, да.

Впрочем, как я поняла, это вполне устраивало и саму бригаду: не по душе им была щепетильная процедура — обработка клиента.

Мы стали вспоминать наших однокурсников. Со многими из них Боря продолжал поддерживать отношения.

— Сашу Леонтьева помнишь?

— Из четырнадцатой группы, высокий такой?

— Вот-вот. Так он теперь в «Метрополе» официантом. Иногда захожу к нему обедать. Ира Скворцова — экскурсоводом в Александро-Невской лавре. Сережка Марков, староста курса, четыре года инженерил — в телеателье сейчас мастером по ремонту цветных телевизоров. Толик Павлов…

— Что, и Толя? Он был лучшим студентом на курсе.

— Толя Павлов — инструктор обкома комсомола.

— А Ваня Круглов? Не знаешь?

— Ванька — инженер в каком-то НИИ. Петя Астахов — друг его — в аспирантуре, скоро защитится, говорят. Кстати, на Ленке Гурьевой женился, помнишь, они все парочкой ходили? Ленка знаешь где работает? Распределителем мест на рынке. Страшно блатная работа. А до этого соки продавала во фруктовом магазине на углу Невского и Литейного. Вот так-то, — резюмировал Боря. — Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. А ты помнишь, какой у нас был потрясающий курс! Сколько талантливых ребят! А как мы жили! Смотры нашей самодеятельности помнишь? Актовый зал битком набит, на улице спрашивают лишний билетик. А стройотряд в Карелии? Как мы ту узкоколейку в глухом лесу прокладывали, как вкалывали по двенадцать часов, как нас комары жрали. А вечером возвращались в лагерь и еще танцы устраивали, песни пели! Откуда столько сил было? А помнишь, как в свой единственный выходной за два месяца работы мы местным сено косить помогали? Навалились тогда всем отрядом и недельную норму их выполнили. А последний звонок? А гимн наш факультетский? Как стоя его пели, когда нам дипломы вручали? И ромбики, еще не обмытые, в потном кулаке сжимали. Помнишь?

И Боря вдруг запел наш факультетский гимн, сначала тихонько, с улыбкой, невнятно, а потом все громче, смелее. И вот я уже подпеваю ему:

Прочертят темноту Следы осциллограмм, Но мы найдем одну из них