Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2001)

Что касается выхода книжек, вероятно, в семьдесят первом вот выйдет однотомник, повесть “Последний поклон” в “Роман-газете”, и начнется работа над сборником “Затеси” — это маленькие такие новеллки, я называю их “затесями”. Короткие такие рассказы, они печатаются у меня в журналах много лет уже. От полстраницы так и до шести, десяти даже страниц, но больше десяти не бывает. Вот постепенно, в течение лет так десяти, набралась целая книжка, и ее собирается издать издательство “Советский писатель” в начале семьдесят второго года, следовательно, всю подготовительную работу надо вести в 1971 году. Маленькие эти “Затеси” я и сейчас продолжаю писать, несмотря на другие отвлекающие работы, потому что работа над маленькими вещами, она всегда дает возможность держать себя в форме, а нашему брату, как и физкультурнику, всегда надо держать себя в форме, в каком-то определенном настроении, потому что вдохновение вдохновением, это дело преходящее, а творческая работа должна быть постоянной, и когда нет такого вот цельного куска времени, как полмесяца-месяц, а есть какие-то дни, а, может, иногда полдня, неделя, это вот как раз очень полезно — заниматься короткими вещами, записями какими-то. Ну, я записей никаких, дневников не веду, потому выработал вот такую форму короткого какого-то этюда, рассказа — или новеллой его назвать. Ну, а все помыслы заняты сейчас тем, как вот приступить к роману. Роман будет о судьбе инвалида Отечественной войны, о его послевоенной жизни. Действие его где-то, по моим предположениям, должно закончиться в день двадцатилетия Победы. Роман сложный, как и жизнь инвалидов наших была очень сложной. Он возьмет и много времени, и много сил. Есть еще какие-то задумки. Допустим вот, мне хочется написать, у меня была большая дружба с очень хорошим человеком и большим нашим советским критиком Александром Николаевичем Макаровым, который оказался не только моим, но и другом многих молодых, тогда становившихся на ноги писателей, в частности вот, допустим, нашего вологжанина поэта Романова. У меня много сохранилось писем от покойного Александра Николаевича, и вот мне бы хотелось написать о нем что-то наподобие, так сказать, книжки по этим письмам, прокомментировать их, поговорить и вообще написать об этом человеке. Ну, как всегда, планов полна голова, а времени, как всегда, недостает. Главное, конечно, писать роман, делать роман”.

Прошло почти тридцать лет с того памятного интервью, Астафьев стал признанным, крупным писателем, а его роман о войне вышел лишь несколько лет назад, называется он “Прокляты и убиты”. Но к этому роману мы еще вернемся.

Помнится один из разговоров с писателем, когда он обрадованно сообщил, что добился военной пенсии.

— Мне-то она, в смысле денег, совсем не нужна, но важно признание, что не зря пролита и моя кровь, что государство о ней не забыло...

Говорили, что на фронте Астафьев получил 14 ранений.

О войне он вообще говорил часто, но всегда по-своему. На семинаре молодых вологодских литераторов, который состоялся в конце сентября 1979 года, разбирая повесть одного из участников и заметив в ней легковесное отношение к войне, Виктор Петрович сказал:

— О войне у нас пишется столько, что перечитать невозможно, а хорошие книги можно пересчитать по пальцам. Надо знать, что такое война. Надо знать, что матросы одного из крейсеров Балтики были сняты с корабля и с одними кортиками, с голыми руками шли в атаку, чтобы отобрать оружие у немцев. А как начиналось партизанское движение? После того, как сдали Киев, Харьков, 250 тысяч вооруженных, разрозненных, голодных солдат полгода шаталось по Украине. Прибивались к бабам, искали случая сдаться в плен, грабили местное население, а попутно и немцев — жрать-то надо... Это потом, позднее, началась хоть какая-то организация движения. Поэтому писать о войне, не представляя конкретных условий, просто нечестно, нельзя перед памятью павших. Одно время у нас в литературе появился такой крен, что можно было подумать: войну выиграли пленные, партизаны, пионеры да НКВД. А как же тринадцать миллионов рядовых, что легли из двадцати миллионов погибших?

— Книга книге рознь. Распутин, не видавший войну в глаза, написал прекрасную книгу о войне. А лауреат Государственной премии Васильев в своей повести “А зори здесь тихие...” наплел такого, что... Смотрел я фильм по этой повести. Народ плачет в зале от мала до велика, а над чем? Девицу ранили в живот, а она поет, чтобы отвлечь немцев. Вот здесь у нас на семинаре девушек много, давайте я к одной из них пойду, да не то что выстрелю, а просто пну в живот, — как она запоет? Я всего один раз видел, как смертельно раненный солдат хохотал. Так его к тому времени съела гангрена, атрофировалась чувствительность, он был без сознания.

— И вообще, о женщинах на войне... Никогда не поверю, чтобы несколько девчонок уничтожили взвод немецких егерей, специально подготовленных для войны в лесу и в горах. Или еще о кино. Модно стало показывать, как девчушки таскают с поля боя здоровых мужиков. Я такого не видел и не верю этому. Как-то раз спор об этом зашел у нас на Высших литературных курсах, и вот ложится на пол одна девица, ей на спину ложится мужичок, килограммов этак под шестьдесят. Что вы думаете? Два метра по полу, подчеркиваю, проползла и “сдохла”, выдохлась. Учтите, что живой-то все-таки легче, раненый обвисает, тяжелее делается, а мертвеца тащить совсем тяжело...

Но вернемся к моему первому интервью с Астафьевым. Закончив запись и убрав магнитофон, я подивился астафьевской библиотеке, очень богатой не только по числу книг, но и по их подбору. “Завали”, “проходной” литературы здесь почти не было. Я сказал, что иметь подобную библиотеку — моя давняя мечта. Виктор Петрович, явно польщенный, улыбнулся:

— Меня ведь до сей поры самоучкой считают. Образование-то у меня всего восемь классов: шесть годов в школе да два года Высших литературных курсов. Вот и приходится наверстывать, чтобы не пасовать в разговоре с каким-нибудь ученым мужем, который на тебя сверху вниз поглядывает. Ишь, мол, “самоучка”!

В конце семидесятых годов виделись мы с Виктором Петровичем довольно часто — этому способствовало то, что я в то время работал заведующим отделом культуры областной газеты. Помню, в середине декабря 1978 года состоялась премьера фильма по астафьевской повести “Перевал”, фильм назывался “Сюда не залетают чайки”. На премьерном показе для “элитной публики” в Доме политического просвещения Астафьев встречал зрителей прямо у входа: шло областное руководство, писатели, художники, актеры. “Массовая” премьера должна была состояться в тот же вечер в кинотеатре имени Ленинского комсомола. Я подошел, поздоровался, спросил, какое впечатление от фильма у него самого.

— Считаю, что получился, — ответил Виктор Петрович. — Актеры неплохо поработали, режиссер (Мансуров). Ушли от схемы фильмов о рабочем классе, когда все ходят с папиросками и сыплют цифрами. Осточертели такие фильмы! (Словечко у Астафьева, конечно, вырвалось гораздо более сочное! — В. Е. )

Открывая встречу, он представил актеров, композитора. Успех был большой, и я сразу же пошел на “массовую” премьеру в кинотеатр. Там снова столкнулся с Астафьевым.

— Тебе, Вася, так кино понравилось, что второй раз идешь? — пошутил он.

— Фильм, и верно, хороший. Поздравляю, Виктор Петрович!

— Вот их поздравляй! — кивнул он на актеров, стоявших рядом.

У Астафьева был свой дом в одной из деревень Харовского района. Он не раз говорил, что лучше всего ему работается в этом домике, в деревенской глуши. Именно там в основном была написана “Царь-рыба”, на мой взгляд, лучшая книга писателя. Многие сюжеты “Затесей” тоже родились там, в разговорах с местными жителями, в поездках по району. Как-то он принес в редакцию газеты несколько “харовских” миниатюр, среди них была одна под названием “С кусоцьком”. Миниатюры, разумеется, были приняты без разговоров, а Виктор Петрович еще долго сидел у нас в кабинете, рассказывая о своем прошлом, о том, как он начинал писать.

— После войны оказался я на Урале. Самого ветром шатает, одежонка армейская, сапоги каши просят. Устроили меня по-родственному грузчиком на мясной базе. Мясо по магазинам развозили. Худо-бедно день-то проездишь, к кузову и наприлипает сколько-то мясных крошек. Перед концом смены эти крошки соскребешь с днища и домой — на суп. Может, от этих крошек и силы набрался. У грузчиков, понятно, такая работа: то и дело перекуры — пока документы оформят, то да се. Мужики меня слушать любили, как начну травить, они и коробочки пораскрывают...

Могу подтвердить: рассказчик Астафьев — непревзойденный. Слушать его можно часами, причем не только в частной беседе, но и во время публичных выступлений.

— Вот однажды где-то у магазина, на ящиках, травлю я свою байку, и случился тут мужичок из понимающих. Слушай, говорит, тебе писать надо! Ведь готовый рассказ!