Русская жизнь-цитаты 20-31.12.2024 - Русская жизнь-цитаты

а также в сегодняшней конфигурации деловой среды". Где же находит Павловский "субъекта усиления"? Оказывается, таковым может быть только "гражданское общество, которое теперь, как черта с рогами, все бросились отрицать". Мифологическое ядро популярной геополитики Пересказанный текст Глеба Павловского содержит лишь два образа, представляющие собой растолковываемые метафоры общественного процесса. В первом случае автор, поправляя "кого-то из политиков, кажется, Явлинского", говорит, что не так опасно устанавливать на старый автомобиль авиационный двигатель, как авиационные тормоза, да еще "такие, как на "Шаттле". После гибели американского корабля в феврале 2003 года примененная Павловским метафора "механизма торможения" приобрела новую принудительную выразительность. Однако, сама по себе эта техническая метафорика - не более мифологична по своей сути, чем и в другом случае появления художественного образа, а именно - уподоблении "гражданского общества" "черта с рогами", само существование которого "все бросились отрицать": здесь мы имеем дело даже с отрицанием такой образности как неуместной в политологическом разговоре. Иначе говоря, Глеб Павловский сделал всё возможное для того, чтобы памфлет "Нужен субъект национального усиления" воспринимался как сугубо рациональный, научно-практический документ. Между тем, этому документу присущи все основополагающие признаки мифологического трактата. Субъектом высшего порядка должна выступить "конкурентоспособная Россия", которой необходимо напрячь все свои силы, дабы встать вровень с главным геополитическим конкурентом - Соединенными Штатами Америки. Для этого нужно одно - взять мандат на войну - подобно тому, как это делают во всем мире американцы. Сам этот волевой акт за Россию совершили три года назад заговорившие от ее имени "инициативники". Сделано это было в ожидании чудесного мифологического эффекта - "инициативники" должны были заставить "Россию" породить подобных им деятелей "в бюрократическом пространстве, а также в сегодняшней конфигурации деловой среды". На практике "инициативники" ввергли страну в войну с пока не подсчитанными даже приблизительно людскими, моральными и материальными потерями. В своем нерасчлененном мифологическом пространстве Павловский предъявляет претензии за это - "рогатому черту" - не существующему пока, по его словам, гражданскому обществу. И - дает указание никак не определяемым "общественным организациям", "общественным субъектам" найти не существующего "субъекта национального усиления". Миф открывает возможность для социального действия без обращения к политии Опасность мифологического подхода к социальным процессам состоит не в том, что миф - менее точная оптика для изучения общества и государства, чем политическая наука. Можно сказать даже больше: наглядность, быстрая усвояемость мифологического образа, проницаемость для него всех общественных слоев, - это такой ресурс, которым политические активисты, называющие себя "политтехнологами", воспользовались именно потому, что он обеспечивает возможность социального действия без какого бы то ни было обращения к политии. Миф о внеположном общественным структурам "субъекте усиления" - это альтернатива политического субъекта. В конце 1980-х Глеб Павловский полагал, что альтернативой однопартийного государства могут стать миллионы субъектов самодеятельного хозяйствования, из которых сам собой вырастет сильный политический субъект. Когда выяснилось, что политическая субъектность в России зависит от "одного сильного человека", харизматически репрезентирующего политику, активисты заняли позиции на подступах к занимаемому сильным человеком месту. При этом общество, признавшее такой порядок вещей и принявшее мифологический образ за адекватное описание своего государственно-политического бытия, легко стало объектом манипуляции: сначала отождествив харизматического лидера с "Россией", оно потом легко объявило его же "продавцом" и "предателем" России. Несмотря на рациональное позиционирование, "субъект национального усиления" из меморандума Павловского оказывается в гораздо большей мере мифологическим персонажем, чем политическим концептом. В конце 1990-х Глеб Павловский думал, что альтернативой сильного политического субъекта могут стать силовые ведомства, силовая бюрократия, из недр которой сам собой, по праву перехваченного у всех остальных мандата, в чудесном блеске встанет "сильная Россия". Мифологический элемент – гипостазирование страны как "надбиологического организма" – едва ли устранимая составная вспомогательная часть любой политической технологии, которая должна в простой и пластичной форме мобилизовать слабо рефлектирующее общество. Миф невозможен без сильного действующего сверх-лица. И "субъект национального усиления", откуда бы он ни пришел, чтобы налечь на нерасчлененное и деполитизированное общество, это чистый продукт мифологии. Новый Узбекистан, или что общего между Тимуром, Иоанном Безземельным и Бенджаменом Франклином? Другой пример практического применения мифологической геополитической модели на пост-советском пространстве – элементы новой политической доктрины в одной из южных стран-наследниц СССР. Основу учебника истории Узбекистана с древнейших времен до V в. нашей эры, вышедшего на русском языке в Ташкенте в 2001 году, составляют многочисленные сведения по археологии и древней истории той территории, на которой с 1991 года существует современный независимый Узбекистан. Механизм построения новой идентичности Узбекистана выглядит следующим образом: "31 августа 1991 года Узбекистан провозгласил свою независимость. 1 сентября объявлено Днём независимости Республики Узбекистан. 18 ноября 1991 г. в республике принят закон "О Государственном Флаге", а 2 июля 1992 г. – закон "О Государственном Гербе". 29 декабря 1991 г. был избран первый Президент независимой Республики Узбекистан – Ислам Абдуганиевич Каримов. 8 декабря 1992 г. была принята Конституция нашего государства, а 10 декабря 1992 г. – закон "О Государственном Гимне". Всё это стало первыми шагами нашей независимой родины. Откуда же мы знаем о самой древней истории нашего края? Ведь письменности в те далёкие времена ещё не было. Самым распространённым источником по истории края древнего периода являются материалы, добытые при раскопках археологами. С появлением письменных источников становится намного легче восстанавливать события прошедших тысячелетий…" Итак, основная задача учебника – сделать незаметным шов в той точке, где история современного Узбекистана, отсчитываемая от нескольких конкретных дат 1991-1992 года, сшивается с тысячелетней историей территории, объявляемой историей "наших предков": "Сегодня это страна с 22-миллионным нселением, в которой проживают люди многих национальностей. Население Узбекистана прошло долгий и славный исторический путь. Люди осваивали пустыни, строили города и сражались с многочисленными врагами, возводили прекрасные здания и раскрывали тайны звёздного неба… Изучая историю нашей республики, вы убедитесь, что народы Узбекистана оказали заметное влияние на всю мировую историю и внесли много нового и самобытного в общую историю народов всей планеты. Традиции и мечты наших предков воплощаются сегодня в реальные дела." Итак, с самого начала уклоняясь от простейших вопросов, например, о том, независимость от кого или от чего обрёл Узбекистан в 1991 году, авторы учебника внушают подросткам представление о поступательном историческом движении, о том, что нынешнее состояние и нынешний статус государства, в котором те живут, есть результат многих столетий борьбы "людей" с "многочисленными врагами". Эмоциональная суггестия (мы – прямые наследники людей древности, наши предки – массагеты, саки др. – успешно сражались с врагами) – вступает в противоречие с каждой следующей главой, а в центр повествования выдвигаются отдельные