Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века - Александр Фёдорович Строев

class="p1">Через пять лет после отъезда графа Строганова граф Владимир Голицын и его супруга Наталья, урожденная Чернышева, задают празднества в Париже. Княгиня Голицына с осени 1785 г. устраивает званые обеды и ужины, принимает русских, французов, иностранцев. Балы у «княгини Мусташ»[154] собирают весь парижский свет, юная Жермена Неккер (будущая г-жа де Сталь) также получает приглашение. Полиция пишет об успехе грандиозного бала, проводившегося в январе 1787 г. и длившегося с 5 вечера до утра[155]. Революция положила конец увеселениям.

О самом влиятельном салоне графа и графини Шуваловых мы расскажем позже.

Русские писатели в Париже

Русские писатели, историки и ученые подолгу живут во Франции, некоторые в качестве дипломатов: князь Антиох Кантемир, Никита Демидов, князь Александр Белосельский, князь Дмитрий Голицын, Сергей Плещеев, Варвара Юлия фон Крюденер, Павел Потемкин, Иван Хемницер, Николай Львов, граф Андрей Шувалов, Денис Фонвизин, Андрей Нартов, граф Сергей Румянцев, Николай Карамзин. Французская полиция видит не всех, но многих. Приезжают действующие и будущие президенты и директора Академии наук и Российской академии: графы Кирилл Разумовский и Владимир Орлов, княгиня Екатерина Дашкова, президенты Академии художеств князь Иван Бецкой и граф Александр Строганов, основатель Петербургской академии художеств и Московского университета Иван Шувалов, куратор Московского университета Иван Мелиссино.

Они сводят знакомство с французскими философами, посещают их, вступают в переписку, переводят их сочинения, как, например, Александр Воронцов и Павел Потемкин. Иван Шувалов поручил Вольтеру написать «Историю Российской империи при Петре Великом». Нелюдимый Жан-Жак Руссо в конце жизни принимает графа Владимира Орлова, дружит с графом Александром Головкиным. Иван Хемницер ходит каждое утро к его дому, чтобы увидеть его издали, а Денис Фонвизин повидать философа не успевает и подробно описывает его кончину. Он же рассказывает о приезде в Париж Вольтера, тогда как остальные посещают Вольтера в Фернее и Женеве[156] и/или переписываются с ним (Антиох Кантемир, Иван Шувалов, граф Андрей Шувалов, князь Александр Белосельский, княгиня Екатерина Дашкова и др.). К сожалению, когда Фридрих Мельхиор Гримм и братья Николай и Сергей Румянцевы пожелали навестить его, он заболел или сказался больным; но патриарх читал французские стихи Сергея Румянцева, присланные Гриммом, и цитировал их в своих письмах.

Именно знакомство с Вольтером и обеспечивает европейскую славу, ведь обмен письмами и стихотворными посланиями с фернейским патриархом непременно попадает во французскую прессу. Андрей Шувалов и Александр Белосельский печатаются во Франции, составляя репутацию не только себе, но и всей русской литературе. Дидро переписывается с Иваном Бецким, беседует с Екатериной Дашковой и Владимиром Орловым, а вот Фонвизина не принимает, и тот, обидевшись, в письмах называет философов шарлатанами, довольствуясь знакомством с Мармонтелем и Тома. Карамзин в 1790 г. познакомился с аббатом Жан-Жаком Бартелеми и представился ему в качестве его собственного персонажа, скифского философа Анахарсиса.

О пребывании в Париже русские путешественники – Александр Воронцов, Екатерина Дашкова, Денис Фонвизин, Сергей Румянцев, Владимир Орлов, Иван Хемницер, Алексей Бобринский, Алексей Голицын, Федор Каржавин, Василий Зиновьев, Наталья Голицына, Евграф Комаровский, Наталья Строганова, Кирилл Разумовский, Михаил Воронцов, Василий Зиновьев, Шуваловы и другие – рассказывали в мемуарах, дневниках и письмах на русском и французском языках.

Русский парижанец стал литературным персонажем. Французские и русские комедии высмеивают неотесанность россиян (Ремон Пуассон «Поддельные московитяне», 1668; Денис Фонвизин «Бригадир», 1769; Дмитрий Хвостов «Руской парижанец», 1783), и полицейские донесения им вторят. Напротив, Вольтер в поэме «Россиянин в Париже» (1760) представляет своего героя как истинного знатока французской культуры, переживающей упадок[157]. Поэма вызывала многочисленные подражания на литературные, политические и музыкальные темы: «Новый Россиянин в Париже» (Le Nouveau Russe à Paris, épître à Mme Reich, par M. de Tchérébatoff, 1770), Луи Леклер де Вож «Россиянин в Париже» (Louis Leclerc des Vosges, Le Russe à Paris, petit poème en vers alexandrins, imité de M. Ivan Aléthof, composé au mois de vendémiaire an 7, par M. Peters-Subwathékoff, arrivé de Rastadt, beau-frère de M. Aléthof ; mis en lumière, avec des notes critiques et politiques, pour se conformer aux temps et aux mœurs, par Guillaume Vadé, ex membre de l’ex-académie de Besançon, 1798)[158], «Россиянин в Опере» (Le Russe à l’Opéra, réflexions sur les institutions musicales de la France, 1802) и другие. Они используют прием остранения, восходящий к «Персидским письмам» Монтескье.

Каждая встреча с Парижем русских писателей и вельмож заслуживает отдельного исследования. Рассмотрим более подробно, как жили в столице Франции Антиох Кантемир, Денис Фонвизин, Андрей Шувалов, как литератор и дипломат Фридрих Мельхиор Гримм улаживал проблемы Якова Ланского, приходившегося фавориту Екатерины II братом, и Алексея Бобринского, сына императрицы. Упомянем также похождения Сергея Пушкина и Дмитрия Матюшкина, лишь косвенно связанные с историей литературы.

Философское одиночество князя Кантемира

Кажется удивительным, что человек такого знатного происхождения, блестящего образования и выдающегося литературного таланта, как Антиох Кантемир, довольствовался в Париже столь (относительно) скромным обществом[159]. Полиция французской столицы наблюдала прежде всего за дипломатами, и потому в 1741–1742 гг. в поле ее зрения объяснимо попадают его встречи с коллегами: саксонским посланником графом Иоганном Адольфом фон Лоссом, послами Священной Римской империи князьями Иосифом Венцелем Лихтенштейном и Луи-Жозефом д’Альбером де Люином де Гринбергеном, представителем Тосканы Франсуа-Жозефом фон Шуазелем, маркизом де Стенвилем, венецианским посланником Андреа да Лецце, чрезвычайным послом Португалии Луишем да Куньей, а также представителями Дании и Вюртемберга – Нильсом Краббе Виндом и Иоганном Рудольфом Фешем. Все они – дипломаты союзных держав России и соперниц Франции во время войн за польское и австрийское наследство.

В 1737 г. Кантемир способствует восстановлению дипломатических отношений между Россией и Францией, и его назначение в Париж становится наградой за усилия. Страны стремятся к сближению, но все заканчивается в 1744 г. провалом, за которым в 1748 г. следует разрыв официальных отношений. Шпионы, наблюдающие за князем Кантемиром и опрашивающие его слуг, замечают 3 октября 1741 г., что его отношения с кардиналом Флёри, главным государственным министром, и Жан-Жаком Амело де Шайу, министром иностранных дел, оставляют желать лучшего:

Слуги посла Московии говорят, де Его Превосходительство были чрезвычайно уязвлены приемом монсеньора кардинала Флёри, когда оне явились сообщить о разгроме шведов в последней битве. Его Превосходительство сетует также на г-на Амело, коий якобы отвернулся от него, когда оне прибыли к нему по тому же делу[160].

21 января 1742 г., в момент сближения, когда ранг Кантемира официально повышен до статуса посла, Амело пишет в Санкт-Петербург маркизу де ла Шетарди:

Не должен от Вас скрывать, что из всех посланников, находящихся здесь, нет никого, кто был бы столь дружественен англичанам и австрийцам, как князь Кантемир, и я не думаю, чтобы его связи могли нам быть хоть в чем-нибудь благоприятны[161].

Поведение князя Кантемира тем более подозрительно, что он не считается с полицией, уходит от слежки и не пускает в свой дом незнакомцев. Из рапорта в рапорт повторяются сетования на то, что шпионы не могут уследить за князем, чей экипаж слишком скор для пешего наблюдателя, к тому же на запятках кареты всегда стоит лакей. Инспектор Жан Пуссо подчеркивает, что Кантемир не дает никакой возможности внедрить к себе в дом соглядатая, поскольку нанимает слуг только из тех, кто имеет рекомендацию от другого дипломата, и запрещает пускать в дом людей, ушедших от него со службы. Для «просвещенной» полиции, замечает Венсан Мийо, любая попытка ускользнуть от ее надзора становится серьезной причиной для подозрений[162].

Озабоченность князя