Петр Кропоткин - В русских и французских тюрьмах

Одной из наихудших каторжных тюрем была Белгородская, в Харьковской губернии, и именно эта тюрьма была выбрана для политических преступников, осужденных на каторжные работы; они содержались здесь с 1874 по 1882 г., до высылки их в Сибирь. Три первые группы наших друзей: по процессу Долгушина и Дмоховского, по московскому процессу 50 и по процессу 193-х, – были посланы в эту тюрьму. Самые ужасающие слухи ходили об этой тюрьме – могиле, в которой были погребены семьдесят политических преступников, лишенных возможности сноситься каким-либо образом с внешним миром, и в то же время лишенных каких-либо занятий. У них были матери, сестры, которые, не смотря на постоянные отказы, неустанно обивали пороги у всякого петербургского начальства, добиваясь разрешение повидать, – хотя бы лишь в течении нескольких минут, – своих сыновей и братьев. Жителям Белгорода было известно, что с арестантами обращаются самым возмутительным образом; но, в общем, о том, что происходило в тюрьме, знали мало; изредка лишь доносилась глухая весть, что кто-либо умер или сошел с ума. Но даже государственные секреты с течением времени перестают быть тайнами. Сначала разрешили одной из матерей иметь свидание с её сыном раз в месяц в течении одного лишь часа в присутствии смотрителя тюрьмы и она не задумалась поселиться под самыми стенами острога ради этих редких и кратких часов свидание с любимым сыном. Вслед затем, в 1880-м году в Петербурге пришли к заключению (после взрыва в Зимнем Дворце), что немыслимо больше замучивать политических арестантов в Белгороде, отказывая им в их праве – быть сосланными на каторжные работы в Сибирь. Таким образом, в октябре 1880 г. тридцать наших товарищей были переведены из Белгорода в Мценск. В виду того, что они не могли по слабости здоровья отправиться немедленно в далекий путь к Нерчинским рудникам, их оставили на некоторое время в Мценске, пока они несколько оправятся. Тогда долго скрываемая правда сделалась, наконец, известной. Сведение об условиях тюремного заключение в Белгороде появились в русской революционной прессе и частью проникли даже в петербургские газеты; помимо этого, по рукам ходили литографированные и гектографированные воспоминание отбывших наказание в Белгородской тюрьме. Из этих воспоминаний публика узнала, что заключенных держали от трех до пяти лет в одиночном заключении, в оковах, в темных, сырых камерах, длиною в 10 и шириною в 6 фут.; что их держали в абсолютной бездеятельности, совершенно изолированными от какого-либо соприкосновение с внешним миром и людьми. Так как казна отпускала на их содержание всего пять копеек в день, они питались хлебом и водою; три или четыре раза в неделю им, впрочем, давали маленькую чашку горячей похлебки, сваренной из горсти овсянной крупы с примесью разной дряни. Десятиминутная прогулка по двору через день, по мнению начальства, вполне удовлетворяла потребность арестанта в свежем воздухе. У них не было ни кроватей, ни подушек, ни тюфяков, ни одеял; спать приходилось на голом полу, подложив под голову кое-что из платья и накрывшись серым арестантским халатом. Невыносимое одиночество, абсолютное молчание и вынужденная бездеятельность! Лишь после трех лет подобной пытки им было разрешено чтение некоторых книг.

Зная, по более чем двухлетнему опыту, тяжесть одиночного заключение, я смело могу сказать, что оно, в той форме, какая практикуется в России, является одной из самых жестоких пыток. Здоровье арестанта, как бы оно ни было крепко до вступление в тюрьму, непоправимо разрушается одиночным заключением. Военная наука говорит нам, что во всяком осажденном гарнизоне, которому в течении нескольких месяцев выдается уменьшенный паек, смертность возрастает в громадных размерах. Это наблюдение еще более верно по отношению к людям, находящимся в одиночном заключении. Недостаток свежого воздуха, отсутствие необходимого упражнение для ума и тела, вынужденное молчание, отсутствие той неисчислимой массы впечатлений, которые мы, будучи на свободе, бессознательно воспринимаем каждый час, уже самый факт, что вся умственная работа сводится исключительно к деятельности воображение, – комбинация всех этих условий делает одиночное заключение одной из самых жестоких и верных форм медленного убийства. Если удается устроить сообщение с соседом по камере (путем легких постукиваний по стене), то это уже является таким облегчением, громадное значение которого могут вполне оценить лишь те, которым пришлось в течение года или двух пробыть в полном отчуждении от остального мира. Но это облегчение иногда является новым источником мучений, так ваши собственные нравственные страдание увеличиваются все растущим с каждым днем убеждением, что рассудок вашего соседа начинает помрачаться; в выстукиваемых им фразах вы начинаете различать ужасные призраки, гнетущие его измученный мозг. Таково тюремное заключение, которому подвергаются политические арестанты иногда в течении трех-четырех лет в ожидании суда. Но их положение значительно ухудшается, когда они попадают в Харьковскую центральную тюрьму. Не только камеры в ней темнее и сырее, не только пища хуже, чем где бы то ни было, но, кроме всего этого, арестантов нарочно держат в абсолютной праздности. Им не дают ни книг, ни письменных принадлежностей, ни инструментов для ручного труда. Они лишены средств занять чем-либо измученный ум, сосредоточить на чем-либо нездоровую деятельность мозга, и, по мере того, как телесные силы арестанта ослабевают, его душевная деятельность принимает все более ненормальный характер; человек впадает иногда в мрачное отчаяние… Люди могут переносить самые невероятные физические страдание; в истории войн, религиозного мученичества и на госпитальных койках вы найдете массу примеров этого рода. Но моральные мучение, когда они продолжаются несколько лет подряд, – совершенно непереносимы и наши друзья испытали это на себе. Запертые сначала в крепостях и домах предварительного заключение, переведенные затем в центральные тюрьмы, они быстро ослабевали и вскоре или умирали, или сходили с ума. Не всегда психическое расстройство происходило в такой острой форме, как у г-жи М-ской, молодой талантливой художницы, которая сошла с ума внезапно, будучи изнасилована жандармами. Большинство лишается рассудка путем тяжелаго медленного процесса, разум угасает с часа на час в слабеющем теле.

В июне 1878 г. жизнь арестантов в Харьковской тюрьме сделалась настолько невыносимой, что шестеро из них решили умереть голодной смертью. В течении целой недели они отказывались принимать какую бы то ни было пищу и когда генерал-губернатор приказал прибегнуть к искусственному кормлению, в тюрьме произошли такие сцены, что тюремному начальству пришлось отказаться от выполнение этой идеи. С целью сломить их упорство, арестантам обещаны были некоторые уступки, как, напр., разрешение выходить на прогулку и снятие оков с больных; ни одно из этих обещаний не было выполнено. Лишь позже, когда несколько человек умерло, а двое (Плотников и Боголюбов) сошли с ума, – арестанты получили разрешение пилить дрова в тюремном дворе, вместе с двумя татарами, которые ни слова не понимали по-русски. Лишь после усиленных требований, за которые приходилось расплачиваться неделями темного карцера, они получили работу в камерах, но это произошло уже к концу третьяго года их заключение.

В октябре 1880 г. первая партия, состоявшая из тридцати человек, в большинстве случаев осужденных в 1874 г., была выслана в мценскую пересыльную тюрьму впредь до отправки их в Сибирь. Зимой прибыла вторая партия из 40 человек, осужденных по процессу 193-х. Все они пересылались в Нерчинск, на Карийские золотые промыслы. Все они хорошо знали – какая судьба ожидает их там, но все же они считали день, в который они оставили Белгородский ад, днем освобождение. После жизни в этой центральной тюрьме каторжные работы в Сибири казались раем.

В моем распоряжении имеется рассказ, написанный лицом, которому было разрешено свидание с одним из заключенных в Мценской пересыльной тюрьме и мне не приходилось читать ничего более трогательного, чем этот простой рассказ. Он был написан под свежим впечатлением свиданий в Мценске с любимым братом, которого удалось увидать много лет спустя, после его полного исчезновение из мира живых; с трогательным добросердечием автор воспоминаний посвящает всего несколько строк ужасам Белгородской тюрьмы. «Я не буду говорить об этих ужасах», – сказано в воспоминаниех, – «так как я спешу рассказать о том луче радости, который пронизал мрачную жизнь заключенного», – и вслед затем целыя страницы воспоминаний заполнены детальными описаниеми той радости, которую дали короткие свидание в Мценске с людьми, бывшими в течении многих лет погребенными заживо.

«Старики и молодежь, родители, жены, сестры и братья – все они стекались в Мценск из разных мест России, из самых разнообразных классов общества, общая радость при свиданиех и общая скорбь при разлуке объединила их в одну большую семью. Какое это было дорогое, драгоценное время!»