Джон Дуглас - Погружение во мрак

Что касается средства устрашения, признаюсь: у меня почти нет сомнений, что существующая в настоящее время в США смертная казнь не является средством устрашения для убийц во многих, если не в большинстве случаев. Здравый смысл должен подсказать нам: окажись мы на месте молодого городского преступника, зарабатывающего себе на жизнь торговлей наркотиками, где на карту поставлены огромные суммы, а ваш конкурент каждый день пытается убить вас, то смутная перспектива возможного смертного приговора и казни где-то после пятнадцати лет процедурных формальностей — при условии, что вас поймают, что суд не пойдет на сделку, что вам достанутся суровые присяжные, вас не оправдают, не изменятся законы и т. д. и т. п. — вовсе не средство устрашения или риска по сравнению с опасностями, с которыми вы сталкиваетесь на улице ежедневно, выполняя свою работу. Так что давайте будем реалистами в отношении этого аргумента спора.

Если бы смертная казнь осуществлялась более единообразно, если бы период времени от вынесения приговора до казни ограничивался месяцами, а не годами или даже десятилетиями, которые вынуждены терпеть такие люди, как Коллинзы, тогда, возможно, смертная казнь принесла бы больше пользы в сокращении числа преступлений определенного типа. Но, откровенно говоря, это теоретическое предположение меня не трогает. Применяемая справедливо и постоянно, смертная казнь могла бы стать главным средством устрашения, но я в этом не уверен и не питаю на этот счет никакого оптимизма.

Я уверен лишь в одном, особом, по милости Божьей, средстве устрашения. Казненный преступник больше не отнимет жизнь ни у одного ни в чем не повинного человека. И когда мы, общество, говоря «пожизненное заключение», будем иметь в виду действительно пожизненное содержание за решеткой, я сам и семьи бесчисленных жертв сможем спокойнее спать по ночам, зная, что у убийц нет ни единого шанса вновь начать охоту на людей. Но даже тогда лично я буду уверен: собравшись отнять у человека жизнь, вы должны быть готовы заплатить собственной.

Наша система правосудия несовершенна. Некоторые из чудовищ-преступников могут реабилитироваться и вести полезную и производительную жизнь. Натан Леопольд, партнер Ричарда Леба в ужасающем убийстве юного Роберта Фрэнкса в Чикаго в 1924 году, в 1958 году был освобожден досрочно и остаток жизни провел как уважаемый социальный служащий, работал техником в лаборатории и сам вызвался участвовать в исследовании малярии. Но знаете, вряд ли это произошло бы с Лоуренсом Биттейкером, и у меня нет никакого желания выяснять это. Совершив страшные преступления, он лишился права на реабилитацию.

Есть и еще один аргумент: вместо того чтобы убивать преступников, мы могли бы сохранить им жизнь «для исследований». Я не знаю точно, что подразумевается под этим; думаю, этого не знают и сами сторонники подобного аргумента. Полагаю, они считают, что при длительном изучении нам станет ясно, почему эти люди совершили убийство и как мы можем остановить их.

Так получилось, что мои коллеги из Квонтико и я и входим в число тех немногих профессионалов, которые на самом деле изучают преступников. Следовательно, если кому и требуется оставлять их в живых по интеллектуальным причинам, так это нам. И вот мой ответ: если преступники соглашаются беседовать с нами, нам вполне хватает затянувшегося процесса рассмотрения апелляций. Но если они соглашаются разговаривать с нами — как Тед Банди — только ради того, чтобы подольше оставаться в живых, тогда все, что они мне скажут, будет сплошным притворством и обманом в корыстных целях. Когда я слышу, что мы должны сохранить жизнь кому-нибудь вроде Банди с целью изучения, я отвечаю: «Прекрасно, отложите казнь на шесть часов — этого вполне хватит». Я действительно не думаю, что длительное изучение принесет большую пользу.

Я не питаю ненависти к этим людям. К некоторым из них я испытываю даже нечто вроде сочувствия — например, к Эду Кемперу. Я близко познакомился с ним, между нами установились дружеские отношения. Я уважал его за ум и проницательность. Если бы его приговорили к казни, я опечалился бы, узнав об этом. Но я ни за что не стал бы вести споры с семьями жертв, поскольку знаю, что они пережили и как продолжают страдать. По сравнению с их муками мои переживания ничтожны.

Но ни одна серьезная дискуссия о смертной казни не в силах обойти тот факт, что наша система правосудия несовершенна и всегда есть возможность того, что наказан будет не тот человек. Несомненно, при любом рассмотрении вопроса о смертной казни мы должны вспоминать случай с Дэвидом Васкесом. Как ни досадно сознавать это, соглашение о признании вины спасло ему жизнь.

Тот факт, что дело принадлежало к редкому, запутанному типу и подсудимый признался не раз, а трижды, не должен стать для нас утешением. Но в то же время я не считаю его весомым аргументом для полной отмены смертной казни.

Весомым аргументом я считаю требование предоставлять многочисленные и неопровержимые доказательства. И хотя вы можете возразить, что ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным, я думаю, в таких делах, о которых мы сейчас говорим, можно позаботиться о том, чтобы невиновные вроде Васкеса не подвергались казни.

Преступники, которые, по моему мнению, в наибольшей степени заслуживают казни, — хищники, совершающие неоднократные преступления с сексуальными мотивами. Ко времени их поимки у нас обычно накапливается множество надежных, последовательных вещественных доказательств их преступления. Как в случае с Клеофасом Принсом: если он совершил одно из этих убийств, он совершил и все остальные. Но если это множество надежных доказательств отсутствует, тогда не надо требовать казни. А если они есть, как против Билла, Эли, Бернардо, Биттейкера и многих других, тогда пусть получат то, что заслужили. Как говорит Стив Мардиджан:

— Я всегда добиваюсь неопровержимости доказательств, стремлюсь к тому, чтобы насчет виновности подсудимого не возникало никаких сомнений. С точки зрения нашего отдела в деле Васкеса возникало множество подобных вопросов. У обвинителей не было надежных физических и лабораторных доказательств, а признаний от таких людей при указанных обстоятельствах недостаточно.

Но я уверен: юристы, тратящие столько времени и сил на выяснение других щекотливых вопросов нашей системы уголовной юриспруденции, смогут выработать стандарт, помогающий отделить дэвидов васкесов от тимоти спенсеров. Кроме того, преступление может быть отнесено исключительно к федеральному уголовному праву, в котором имеются более определенные стандарты обвинения и предъявления доказательств. С другой стороны, изменения должны охватывать всю систему правосудия, поскольку федеральные суды просто не в состоянии справиться с огромным объемом дел и процессов, передаваемых из штатов.

Итак, каким же образом определить приоритеты в наших требованиях, разобраться, какой должна стать система уголовного судопроизводства? По-моему, на первое место следует ставить невинные потенциальные жертвы, жертвы насильственных преступлений, на второе — их близких, а подсудимых и их близких — на последнее. Прежде всего я позаботился бы о том, чтобы еще кто-нибудь не стал жертвой человека, уже совершившего подобное преступление. А если избежать этого не удалось, я хотел бы уделить жертвам и их семьям всевозможное внимание, отдать им то, что принадлежит им по праву. Далее я убедился бы, что процесс проведен подобающим образом, а подсудимым, признанным виновными, вынесен надлежащий приговор. Эти требования просто не могут быть взаимно исключающими.

Значит ли это, что, по-моему, нам необходимо «полицейское государство»? Разумеется, нет. Я просто сказал то, что сказал — что нам необходимо придерживаться определенных приоритетов, чтобы стать справедливым и цивилизованным обществом. В конечном итоге, что бы мы ни предпринимали в отношении нашей системы уголовного судопроизводства, единственное, что может значительно снизить численность насильственных преступлений, — прекращение «производства» такого множества преступников. В этом процессе играют свою роль суды, полиция, школы, а также церкви, синагоги и мечети. Но реальная борьба должна происходить там же, где и всегда, — в доме. Как заметил обвинитель Седли Эли, Хэнк Уильямс:

— Федеральное правительство тратит миллиарды долларов на борьбу с преступлениями, как и полагается. Но единственная реальная альтернатива — правильное воспитание детей в семье. Это легче сказать, чем сделать, но таков единственный фактор, способный привести к существенным изменениям.

В самом начале этой книги я объяснил: для того, чтобы заниматься тем, чем занимаюсь я и чему научил других людей, надо уметь проникать в сознание и преступника, и жертвы. Когда работа по делу закончена, мы пытаемся как можно скорее выйти из сознания преступника. Но суть в том, что покинуть сознание жертвы полностью нам не удается никогда, и частица души каждой жертвы, дело которой я изучал, навсегда остается со мной.