журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

множество народа: и наше семейство, и разные квартиранты, которые часто снимали у нас одну из комнат. И приятели брата, и многочисленные поклонники сестрицы... Дядю Борю старались не беспокоить: если он спал, ступали на цыпочках, свет не включали. В свою очередь дядюшка ни на кого не обижался, к жизненным неудобствам относился философски. Лишь на одно досадовал: дверь в нашу комнату (где то и дело шум и яркий свет) часто отходила от косяка. Ее закроют, а она, подождав, с ехидным скрипом вновь отъезжает, оставляя широкую щель.

То и дело вставать и прикрывать зловредную дверь ослабевшему дядюшке было трудно. И он придумал простой выход: привязал к дверной ручке веревку. Едва раздавался скрип шарниров, дядя Боря — дерг! — и все в порядке.

По вечерам дядя Боря обычно лежал без света. Так что одно из условий моей сказки было обеспечено.

Темнело рано, мама, брат с сестрой и квартиранты возвращались домой, когда за окнами стояла ночь. Поэтому помехи со стороны взрослых я не боялся.

А что касается светящегося пальца, я решил пожертвовать для этого дела „истребительским“ циферблатом. Тупым ножиком соскоблил с чисел на бумажку фосфорическую краску, левый указательный палец натер липкой вареной картофелиной и собрал на него весь добытый порошок. С замиранием в душе выключил электричество. Палец неярко, но заметно выступил из тьмы... Ура!

Я снова включил лампу, повертел перед ней палец, чтобы краска вобрала в себя побольше света. Затем опять щелкнул выключателем. Наступивший мрак был вполне сказочным, даже страшноватым. В нем что-то таинственно потрескивало. Ну и хорошо, так даже интереснее!

В каморке дяди Бори было темно, слышалось похрапывание. Это ничего! Дядюшка спит чутко. Я постучу о косяк, а потом громко продекламирую Пушкина:

 Месяц, месяц, мой дружок,

Позолоченный рожок... —

и суну в щель палец. Спросонок дядя Боря удивится еще больше.

Я осторожно приоткрыл скрипучую дверь.

— Месяц, месяц, мой дру... ай! Ай-я-я-а-а!

Дядюшка, услыхав сквозь сон дверной скрип, машинально дернул веревку.

...К счастью, дернул не очень сильно, и ревел я недолго. Но первые полминуты выл от души. Перепуганный дядя Боря, как в лучшие дни молодости, резво слетел с кровати, схватил меня в охапку:

— Что с тобой?!

— Па-алец!.. Прижа-а-ал!..

— Ох ты, горе мое! Надо холодной водой.

— Не на-адо! Свет смоется!

— Какой еще свет?

Когда все выяснилось, дядя Боря в утешение мне начал горячо восхищаться моей выдумкой.

— А ведь и в самом деле светится! Ну точно как месяц! Если бы я не дернул, а сперва посмотрел, обязательно решил бы, что лунный палец торчит...

Потом он все же уговорил меня сделать холодный компресс. И краска, конечно, смылась.

— Ничего, — успокоил дядя Боря. — Палец у тебя и так будто лампочка. Вон какой распухший, розовый. — Убедившись, что сустав у меня цел и большой беды нет, он опять обрел привычную склонность к юмору.

Я, почуяв насмешку, надулся. Но дядя Боря усадил меня на кровать и начал рассказывать, какой забавный и совершенно живой месяц показывали в фильме „Веселые ребята".

— Появилась надпись: „Прошел месяц", и по экрану шагает месяц собственной персоной. Улыбается, ручками машет, колпачком покачивает. А потом: „Прошло много месяцев" — и тут они уже вдвоем с круглой Луною. Идут под ручку.

Так я впервые услышал про знаменитую кинокомедию. Дядя Боря, увлекшись, рассказывал мне про нашествие колхозного стада на павильон „Черный лебедь", про приключения бывшего пастуха Кости в концертном зале и про восхитительную драку на репетиции ансамбля „Дружба". Я хохотал, забыв про ноющую боль в пальце, а настоящий золотой месяц глядел в морозное окошко и веселился вместе с нами...

А где-то через неделю „Веселые ребята" в очередной раз появились на экране кинотеатра „Темп" и мы с дядей Борей пошли на дневной сеанс. И хохотали вместе с остальными зрителями весь фильм напролет. А в месяц, лихо маршировавший по экрану, я просто влюбился. Он был в точности тот самый, из моих сказок!

И песенка его — бодрая и в то же время чуточку грустная — запомнилась навсегда:

Проходят минуты

Среди забот и дел,

Бегут-бегут, бегут-бегут —

И месяц пролетел.

.. .И месяц пролетел. И еще один. И у нас в комнате, которая по старинке называлась „спальня", поселились новые жильцы-квартиранты. Дядя Сережа — капитан-танкист из какой-то резервной части, его жена (не помню, как звали) и шестилетняя дочка Люда.

4

Эта страничка детства связана у меня с „ночной" мелодией. Нет, уже не с песенкой месяца, а с другой:

Темная ночь...

Только пули свистят по степи...

В ту пору как раз вышел фильм „Два бойца“, и песня про темную ночь стала буквально частью тогдашней жизни. И девочка Люда тоже напевала все время:

 ...Только ветер свистит в проводах,

Тускло звезды мерцают...

Хорошая была девочка (в отличие от своей скандальной мамы-капитанши). Иногда она поддевала меня напоминанием, что старше на целый год, но делала это без большого ехидства и не часто. В основном жили мы мирно, играли дружно.

Эту худенькую, рыжеватую, стриженную под мальчика подружку мне, наверно, сама судьба послала.

Как бы я жил один дома в ту холодную бесконечно длинную зиму? Дядя Боря или спал или уходил куда-то. Остальных взрослых дома не было с утра до вечера. Сосед Лешка Шалимов — полдня в школе, а полдня — на улице с дружками. Я слышал сквозь двойные стекла их веселые вопли... А меня гулять не пускали.

Дело в том, что от долгого холода (не хватало дров), от скудного пайка и от всякого неуюта военного времени появилась у меня болезнь с неизвестным мне раньше названием „ревматизм". От ревматизма этого болело все внутри, но самое главное — распухали ноги и руки. При ходьбе боль тупо толкала меня в пятки, словно в них засели деревянные шарики. Валенки с трудом налезали на разбухшие ступни. А хуже всего было с руками. Пальцы раздувались так, что натянутая кожа делалась темно-розовой и блестящей. Словно каждый палец мне старательно придавили дверью — и не так, как дядя Боря, а изо всех сил.

Я помнил дяди Борины слова о лампочке и, укрывшись с головой,