Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России - Ева Михайловна Меркачёва

Ознакомительный фрагмент

Но все это сухие факты. А вот что за ними стоит.

— Когда меня арестовали, ребенку было восемь лет, — рассказывает Алла (имя изменено, чтобы сын не узнал правду о маме). — Ему сказали, что я попала в больницу и лечусь. Сейчас ему 12. Наверное, он догадывается… Но мы поддерживаем версию о моей тяжелой болезни. Звонки мне разрешили спустя два года, так что я теперь хотя бы изредка могу его номер набрать, спросить, как дела в школе, услышать голос…

Алла — учредитель и генеральный директор туристической компании, ее обвиняют в мошенничестве. Если вбить название этого турагентства в поисковик, можно найти много негативного: и деньги не отдавали, и выдачу путевок задерживали. Допустим, виновата. Но почему она должна четыре года сидеть в СИЗО? Оказалось, апелляция отменила приговор первой инстанции и дело рассматривается заново. Алла не рассказывает ребенку правду, потому что считает: если это и делать, то при личной встрече. Обняв его, прижав к себе, посмотрев в глаза. В СИЗО это невозможно, ведь даже если свидания разрешат, то через стекло, и говорить нужно будет в телефонную трубку. Если бы Аллу уже осудили, она могла бы уехать в колонию, где возможны длительные свидания — без перегородок и свидетелей. Но когда это случится, неизвестно.

Через эти ворота в московский СИЗО № 6 ежедневно завозят десяток новеньких заключенных

33-летняя Александра — юрист по образованию, преподавала в свое время на юрфаке в одном из челябинских вузов. Ей вменяют участие в ОПГ[5], члены которой занимались сбытом наркотиков. Вины своей она не признаёт, считает, что ей «достается» за мужа (он тоже арестован).

— В этом СИЗО я с марта 2017 года, — рассказывает молодая женщина. — Я все еще не осуждена: за эти пять с половиной лет дело так и не доходило до приговора. Его несколько раз отправляли на доследование, а потом была волокита в суде. За целый год меня вывозили на заседания 20 раз, но из них состоялось только восемь (в остальные разы меня просто прокатали в автозаке целый день и вернули). Отговорка сначала у следствия, потом у суда была одна — коронавирус. Но при этом они исправно продлевают меру пресечения в виде содержания под стражей. Никакие аргументы на суд не действуют. Понимаете, у меня нет детей, но я очень хочу стать мамой. В СИЗО я провела все свои самые биологически важные для зачатия годы и потеряла здесь здоровье.

По этому же делу сидит еще одна девушка, Катерина. Студентка (училась на менеджера по туризму), умница и красавица. Ее в СИЗО поместили 1 апреля 2017 года, и тогда ей было 20 лет. Сейчас Катерине 25.

— Все разумные сроки суда и следствия нарушены, — тихо говорит девушка. — За те пять с половиной лет, что я провела в СИЗО, я могла бы стать совершенно другим человеком, познать мир. А тут я «познаю» только камеру… Возможности закончить обучение у меня нет. Работать нельзя. Ничего нельзя. Просто сидишь круглыми сутками на «шконке». Но главное — ты не можешь обнять близких людей. Вы можете себе представить, что нельзя обнять маму целых пять лет?!

Комментарий бывшего следователя по особо важным делам СК РФ Андрея Гривцова:

— Обвинению выгоднее, чтобы обвиняемый содержался под стражей: так результат более запрограммирован, и с «клиентом» проще работать, убедив сотрудничать. Вообще в последнее время расследования по всем делам за редким исключением ведутся очень долго. Качество следствия при этом, к сожалению, лишь падает.

В части длительности расследования и всей процедуры производства по делу во многом это замкнутый круг. Из-за применения меры пресечения в виде заключения под стражу процесс удлиняется, так как вмешиваются карантины, невозможно начать заседания вовремя, отсутствует связь с изолятором и т. д. Но ведь арестовывают-то все чаще! Следователям так проще: человек не сбежит, на него легче надавить, да и сам арест практически гарантирует обвинительный приговор.

37-летняя Наталья обвиняется в мошенничестве и в участии в ОПГ (статьи 159 и 210 УК РФ).

— Я долгое время работала таксистом, но денег не хватало. Потому нашла работу в фирме, которая занималась интернет-продажами, и официально туда трудоустроилась. В мои задачи входило забирать денежные переводы в банке и привозить в офис. Оказалось, что фирма деньги у клиентов взяла, а товар не поставила. Арестовали меня и еще десяток человек. Следствие шло очень долго, потом только ознакомление с материалами дела заняло год с лишним. В мае 2021 года, наконец, состоялся суд, но с приговором все были не согласны и подали апелляционные жалобы. Так вот, апелляция даже еще не назначена (мы и приговор из суда ждали целый месяц). Я все сижу и сижу… А как же «разумные сроки»?! Пять лет в камере СИЗО — это пытка и для меня, и для моей семьи. Я похожа на вора в законе? Это ведь только им вменяют участие в ОПГ…

Мы говорим Наталье, что статья 210 УК РФ сейчас вменяется по многим экономическим делам и далеко не только «авторитетам».

— Да я знаю, насмотрелась в камерах таких же, — вздыхает женщина. — Вы могли бы донести до властей, что нельзя 210-ю статью лепить водителям, бухгалтерам, кассирам, юристам, которые до ареста понятия не имели, что такое преступное сообщество?

Словно бы в подтверждение ее слов мы видим пожилую аккуратную женщину в очках, которая по виду напоминает строгую учительницу.

— Я 40 лет думала, что я бухгалтер, а теперь узнала, что я член ОПГ или ОПС[6].

Она еще не сидит, как Наталья, пять лет, но с учетом скорости следствия по ее делу может побить рекорды «пятилеток».

А вот Оксана Степина, которая скоро отметит в СИЗО 50-летний юбилей и пятилетнее пребывание здесь, тоже член ОПС (по версии следствия).

— Из пяти членов преступного сообщества я не знала ни одного, — говорит Оксана. — Я была начальником юридического отдела в одном из «Жилищников». Моя вина в том, что представляла интересы одного из людей, которого перевезла на своей машине (в итоге вменили еще и «похищение»). Следователь сразу сказал: согласишься со всем, быстро «отсудишься» и получишь три года, а нет — будешь сидеть в СИЗО долго и получишь лет 17… У меня двое детей. Когда арестовали, сыну было 14, дочери 20. Через пять месяцев от стресса умер муж, дети остались с бабушкой-инвалидом.

В обращении к Татьяне Москальковой женщина пытается привлечь внимание к грубым ошибкам следствия и суда, к нарушению всех разумных сроков и опять-таки к