Валерий Михайлов - Хроника великого джута

Понятное желание. Только вот памятника там не поставишь – не отыщется теперь то место в ауле Чимдавлет.

И разве можно сравнить этого бедолагу, умершего от истощения по дороге с весеннего поля, с Неизвестным солдатом? Солдат, он сражался за Родину, защищая ее от врагов, он был с оружием в руках. А у этого бедняка ничего, кроме кетменя, в руках не было. Да и не знал он, что за напасть обрушилась на его землю и почему вдруг все вокруг мрут от голода. Он не знал слова геноцид, которое в буквальном переводе обозначает – уничтожение рода, племени, а шире – уничтожение народа. И не предполагал, что гражданская война имеет разные обличья, в том числе и те, когда пушки не палят и никаких выстрелов вроде бы не слыхать, а народу больше косит смерть, чем на полях сражений. Он был – мирная жертва…

А что ж поэты-профессионалы?..

Певцов колхозного строя нашлось предостаточно.

А. Безыменский – на VI съезде Советов выступил, «против Руси – за СССР, создающий мощную социалистическую индустрию и совхозными и колхозными потоками (?) величайшую поэму переоборудования лица земли и сердец крестьянства».

– Товарищи, – провозгласил А. Безыменский, – кулацкая Расеюшка-Русь не скоро сдастся, ибо успехи наши, успехи Союза ССР будут измеряться степенью ликвидации образа того врага, которого заключает в себе «Расеюшка-Русь».

Ну и, конечно, собственные стихи прочел:

Расеюшка-Русь, повторяю я снова,Чтоб слова такого не вымолвить ввек.Расеюшка-Русь, распроклятое словоТрехполья, болот и мертвеющих рек…

М. Светлов:

Пение птиц и солнечный звон,И шелест мокрых акаций.Солнце вовсю освещает районСплошной коллективизации.Пшеница бушует На тысячи гаОт Днепропетровска До Кременчуга…

Э. Багрицкий:

Оглянешься – а кругом враги,Руки протянешь – нет друзей;Но если он (век) скажет: «Солги!» – солги.Но если он скажет: «Убей!» – убей.

Он же:

По оврагам и по скатамКоган волком рыщет,Залезает носом в хаты,Которые чище.Глянет влево, глянет вправо,Засопит сердито:«Выгребай-ка из канавыСпрятанное жито!»Ну а кто поднимет бучу –Не шуми, братишка:Усом в мусорную кучу,Расстрелять, и крышка.Чернозем потек болотомОт крови и пота.

И еще он же – о классовых врагах:

Их нежные кости сосала грязь,Над ними захлопывались рвы.И Подпись под приговором виласьСтруей из простреленной головы.

Странно, что Э. Багрицкий, певец уничтожения классовых врагов, не воспел и последствия этого уничтожения.

Не только «бушующую пшеницу» освещало солнце в районах сплошной коллективизации…

Вот свидетельства того, что происходило…

…на Украине:

«Я зашел в одну из хат и окаменел. У самой стены на деревянной лавке лежал почти высохший ребенок лет пяти-шести, над ним склонилась мать, держа в руке нож, и с трудом старалась отрезать ему голову. Нож и руки были в крови, ребенок конвульсивно дергал ногами. На миг я уловил ее взгляд, она смотрела на меня, но вряд ли видела, ее глаза были сухие, лишены всякого блеска и напоминали глаза мертвеца, которому еще не закрыли веки… Через час мы вошли в эту хату, чтобы зафиксировать и этот случай людоедства, но увидели упомянутую мной женщину лежавшей на земляном полу вверх лицом с открытыми мертвыми глазами… К груди она прижимала отрезанную головку ребенка».

…на Кубани:

«…Там престрашный голод, люди людей едят, много и много мрут, а остальные идут, отрезают от них мясо и едят… А мрут так, что где идет, там упал и умер; ховать некому, и валяется до тех пор, пока там же сгниет, и только кости валяются, как было с лошадьми, а теперь с народом».[320]

…в Приазовье:

«…в течение многих часов ехал на автомобиле, направляясь к северу. Машина шла по дороге, заросшей высокой травой, потому что давно уже никто тут не ездил. Улицы сел и деревень заросли бурьяном в рост человека. Проезжие не обнаружили в селах ни одного живого существа: в хатах лежали скелеты и черепа, нигде ни людей, ни животных, ни птиц, ни кошки, ни собаки. Все погибло от интегрального голода».[321]

Но вернемся к стихотворцам.

В. Луговской:

За сорванную посевную            и сломанные его трудыСовсем небольшая плата –            затылок Иган-Берды.

Б. Корнилов:

Как молния, грянула высшая мера,клюют по пистонам литые курки,и шлет председатель из револьвераза каплею каплю с левой руки…И это не красное слово, не поза –и дремлют до времени капли свинца,идет до конца председатель колхоза,по нашей планете идет до конца.

Д. Кедрин:

Потерт сыромятный его тулуп,Ушастая шапка его, как склеп;Он вытер слюну с шепелявых губИ шепотом попросил на хлеб.…Тогда я почуял, что это – враг,Навел на него в упор очки,Поймал его взгляд и увидел,как Хитро шевельнулись его зрачки.…И если, по грошику наскоблив,Он выживет, этот рыжий лис, –Рокочущий поезд моей землиПридет с опозданием в социализм.Я холодно опустил в карманЗажатую горсточку серебраИ в льющийся меж фонарей туманНаправился, не сотворив добра.

Кедрину вполне мог встретиться на московской улице не рыжий «кулачина», а, скажем, черноволосый «бай».

Председатель постпредства Казахстана Токтабаев сообщал 2 февраля 1933 года:

«Севлес» в ряде районов Казахстана завербовал колхозников и батраков… Прибывшие на место работ казахи-рабочие оказались в исключительно трудных условиях, им не было предоставлено жилья, они не получали продовольствия наравне с другими рабочими…

Ввиду этого в Москву ежедневно стекаются десятки казахов-рабочих, батраков и колхозников… Не имея средств, они голодают, валяются на вокзалах, не могут добраться до своего места жительства».

Наверное, эти бедолаги тоже были вынуждены просить на хлеб. Кто наводил на них в упор очки, не подавая милостыни, кто подозревал в нехорошем желании – выжить?..

А что сочиняли в народе?

В России, среди множества антиколхозных частушек, была и такая:

Мы в колхозе работали,Да и доколхозились:Было двадцать пять лошадок,Двадцать – уелозились.

На Украине:

В тридцать третьем году.Люди падали на ходу.Ни коровы, ни свиньи –Только Сталин на стини (на стене).

Спецпереселенцы в Караганде пели сочиненную ими песню:

Мы жили крестьянским хозяйством,Трудясь от зари до зари,Умели мы многое делать –Орловцы, мордва, волгари.Но год наступил тридцать первый –Нас стали по тюрьмам сажать,А жен и детей-малолетокСемьей кулака обзывать.Лишили нас прав и свободы,Родных нас лишили полей,Повыгнали нас всех из дома –И жен, стариков, и детей.Мы смрадом параши дышали,Нас мучила жажда в пути,И дети от жажды страдали:«Водички!.. Водички!.. Воды!..»Но доля иная в ту поруНас изо дня в день стерегла:Кровавым поносом детишекПочти всех в могилу свела.Потом и цингой истязала,И голодом страшным морила,И тифом наотмашь косила…Ах, доля ты наша, – могила…Мы честно в крестьянстве трудились,Ценили в труде каждый час…За что же, родная сторонка,Так зло покарала ты нас?Вины за собой мы не знаем,Нам каяться было бы грех…Но кто-то ж беду нашу злуюКогда-то расскажет для всех…

Казахстанские историки Б. Тулепбаев и В. Осипов пишут о той поре:

«Особенно тяжелым было положение детей. Сироты умирали от голода десятками тысяч…

Голодали не только в аулах, но и в деревнях, кишлаках, поселках и городах Казахстана. В Актюбинске, к примеру, от истощения и дизентерии весной и летом 1932 г. погибли: в мае-175 человек, в июне – 208, июле – 320, августе – 450. И это в городе, который едва ли насчитывал в ту пору 15-20 тыс. жителей.

Страдали от голода и рабочие казахстанских новостроек, что выражалось в чрезвычайной «текучести» кадров. Например, на шахтах Караганды из 37 772 работавших в 1932 г. «сменилось» 33 865 человек. Особенно туго приходилось «спецпереселенцам». В 1933 г. их насчитывалось здесь 7 545».[322]

По данным Ж. Абылхожина и М. Татимова, в Казахстан к 1931 году было выслано около 45 тысяч семей. Но, возможно, и это неполные цифры: «спецпоселков» насчитывалось десятки, если не сотни.

В Приишимье только за три месяца 1931 года в таких поселках – пристанционных лагерях погибло около трех тысяч человек. К концу года «естественная убыль» перевалила за тридцать тысяч…

Карагандинские шахтеры-ветераны, бывшие спецпереселенцы, десятки лет проработавшие под землей, заслужившие и почет и ордена, но не заслужившие, чтобы с них официально сняли ярлык «кулака», вспоминают…