Александр Сладков - Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Ознакомительный фрагмент

– Толь, что это?!

– Да это авиация. Бомбардировщики. Нас поддерживают. Ты же видишь, город, как слоеный пирог – тут мы, тут они, потом снова мы. А летчикам что? Они всех подряд… поддерживают…

Ну летчики! Да они нас сейчас убьют! По животу неприятно растекается теплота. Колени слабеют. Я присаживаюсь на койку в ногах у раненого. Коньяк не действует. Который день я его дисциплинированно принимаю, но… Голова тяжелеет, реальность тянется, как кисель – и все! Нет опьянения! Афганцы, сослуживцы мои, рассказывали мне, зеленому лейтенанту: «Там, за речкой, пьешь, пьешь всю ночь – и хоть бы хны!» Не верил. Оказывается, точно. Страх делает тебя трезвым. А сейчас мне особенно страшно. И ведь, главное, от тебя ничего не зависит. Ты, как подопытный кролик в стеклянном аквариуме. Вот сейчас вытянет тебя лаборант за уши, сделает смертельный укольчик, и привет… Ощущение жуткой неопределенности. Попадет бомба – даже не найдут тебя в этих кирпичах. Или не попадет…

Десять минут, пятнадцать… Все. Тишина. Пехота лезет обратно наверх. Здесь тепло, светло, но никто не хочет задерживаться в подвале даже на полминуты. Честно говоря, по утрам и мы стараемся отсюда уйти. И вернуться на ночлег как можно позже. Здесь смерть. Страдания. Бывает, правда, и счастье в глазах мелькает. У эвакуируемых. Но оно такое счастье, сомнительное… Осколок под легким или ступни нет. Зато для этих «счастливчиков» грозненский ужас закончился. Есть и такие, что в тыл убывать отказываются. Их в госпиталь, а они обратно в развалины!

Вот подполковник. Зимняя шапка, поверх стальной шлем, ремешок затянут под подбородком. Бушлат, бронежилет. Между колен зажат автомат. Ссутулившись, сидит на табурете у коек, в проходе. Весь в пыли, грязный, небритый. Санитар уговаривает его раздеться, прилечь. Тот тихо отказывается.

– Снимите хоть каску!

– Нет-нет, не надо! Спасибо. Я сейчас посижу немного и обратно пойду.

Подполковника привели свои же бойцы. От республиканской библиотеки. Две пули застряли в бронежилете. Дважды контужен. Заикается, голова трясется. В ухе запекшаяся кровь. Ему говорят: эвакуироваться! А он – наотрез! Сидит в бункере еще минут пять, потом расталкивает санитаров и уходит наверх. Сам, без сопровождающих. Обратно в свои развалины.

Навстречу подполковнику в бункер спускается группа солдат. Разведчики. Принесли командира. Кладут на пол, разворачивают красное ватное одеяло. Бессолов наклоняется к раненому. Еще один врач кладет пальцы на шею. Ищет пульс.

– Ребят, он убит…

– Да как убит, мы его живым грузили пять минут назад.

– Ребят, ну все, это все… – Бессолов кивает в угол, – Снимайте с него… Где документы? Командир роты? 255‑й полк? Кто у нас здесь сейчас раненый из полка? Есть офицеры? Пускай опознают.

Боец за печатной машинкой, тот, что из «небесной канцелярии», оживляется.

– Антипов… Как, Сергей его?

И вот так день и ночь. Вот сейчас в глубине бункера целый консилиум. Койка, а вокруг суета. Щеку бойцу промокают салфетками. В ней дыра – кулак можно просунуть. Белые резиновые перчатки мелькают на фоне багрового мяса. Анестезиолог Ринат качает головой. Как маску надевать для наркоза? Все разворочено.

– Мужики, систему! Ставь в вену.

– Вены нет.

– Вот иголка.

– Включай.

– Все, систему поставил.

На соседней койке сидит солдат. Смотрит на все это. Морщится, переживает чужую боль.

Эх, бункер, человеческий пит-стоп. Скоростной ремонт и дозаправка, как на трассах «Формулы‑1». Бегом занесли, быстро залили крови литр вместо двух вытекших, дерганули пинцетом пули, застрявшие в мышцах, скрепили гипсом раздробленные суставы – вперед! На большую землю!

Эвакуация здесь происходит два раза в сутки. Кто сам ковыляет на выход, кого-то вчетвером, впятером дружно поднимают с кроватей на простынях. Перекладывают на каталки. Стоны, крики. Алого цвета больше, чем белого или защитного. Вот боец без руки. Она отнята прям под ключицу. Малюсенькая культя торчит из-под одеяла. Здоровой рукой боец закрывает лицо. Санитары загружают его в машину. В ногах, прямо на его носилках стоят коричневые гражданские боты, видать свои порвал, в трофейные переоделся. И эти боты поедут в госпиталь вместе со своим новым хозяином. Ноги-то есть. Следующий боец весь в бинтах. Только голова из-под одеяла видна. Веснушки, реснички длинные, луп-луп! Школяр.

– У вас курить есть?

Вадик сам прикуривает сигарету и сует ему в рот. Раненый выпускает дым. Блаженно улыбается.

– Какое телевидение?

– Российское. Второй канал.

Лицо раненого искажается. Он скидывает сигарету в грязь.

– Не надо снимать!

Верно, парень… Понимаю тебя. Наша пресса играет в нейтралитет. Солдатики с боевиками дерутся, а журналисты типа нейтральны. Парят над схваткой! Как будто все это в Африке происходит. Или вообще на другой планете. Военные, ясное дело, в бешенстве. И нас частенько берут за грудки. А мы терпим, проглатываем оскорбления, как будто мы и впрямь виноваты. Не станешь же объяснять каждому, мол, мы не такие, мы свои…

Машина с ранеными отъезжает. Обычный кунг с красным крестом. Фанерная броня… Задача – прошмыгнуть в аэропорт Северный. А как это сделать, если санитарка еле идет, перекатываясь из стороны в сторону, скользя лысыми шинами по грязи.

Теперь к бункеру задом сдает САУ, самоходная артиллерийская установка. Подбегают два офицера. Один в камуфляже, в бушлате и в зимней шапке, другой в черном танковом шлемофоне, в бронежилете и с кобурой на боку. Артиллеристы? Они-то здесь как оказались? Кормовой люк открывается. Офицеры ныряют в него по пояс. Сначала из САУ показывается нога. Вернее, то, что от нее осталось. Кожа с мясом вместо ступни. Вторая нога цела. Она в обычном кирзовом сапоге. Молоденький солдатик (откуда этот еще выскочил?!) наставляет на камеру Вадика автомат, у него истерика.

– Что вы делаете, сволочи! Родители ведь увидят!

Вадик не обращает внимания, работает, словно в студии. Раненого быстро спускают в бункер. Из чрева САУ вылетает молодой паренек. Сержант. Он кидается было в госпиталь, потом обратно к машине. Срывает с себя шлемофон и с силой бросает в открытый люк. Его успокаивают. Хлопают по плечу, дают сигарету. А сержант от волнения фильтром не попадает в рот. Губы прыгают, как у заики:

– Это не наша машина. Нашу сожгли. Только что. Попали и вскрыли, как консервную банку!

Его русые волосы растрепаны. Бронежилет старый. Такие еще в Афгане давали. Рукава «песчанки» засалены. Сержант облокачивается на САУ. Курит, словно вспоминая что-то, смотрит остановившимся взглядом куда-то в развалины.

Мы спускаемся вниз. В бункере раненую ногу артиллериста бреют в районе лодыжки. Обыкновенным старомодным станком. Верхняя, целая часть ноги – белая, как лист бумаги. Под коленкой натянут жгут. Еще один накладывают прямо у раны.

– Давление какое у него?

– Двести на сто.

Врачи в пятнистых безрукавках. На камуфляже у каждого черный шеврон, красный якорь. Это Северный флот. Своих, кавказских врачей не хватает. Раненый глухо мычит. Сейчас его завезут в операционную. Достанут пилу, отхватят лохмотья. Бросят их в тот самый таз, который к вечеру, наполненный, придется кому-то из врачей или санитаров нести наверх. Все, покатили артиллериста.

Застегивая бушлат, к выходу пробирается капитан из морской пехоты. Наша камера моментально выводит его из равновесия. Он буквально кидается на нас.

– О! Пресса! Передают: Грозный взят и патрулируется. А у меня пятерых убили! В Грозном все спокойно…

– А с кем воевали?

– Вчера столкнулись с наемниками. Самыми натуральными. Были там и местные моджахеды. Кричали «Аллах акбар!» Процентов пятьдесят там были наемники.

– А откуда они?

– Из Подмосковья, из Саратовской области, из Магнитогорска. Да не снимай ты!

Ночь. Я ложусь среди раненых. На свободную койку. Упаковываюсь в спальный мешок. Рядом пустое место. Не спится. Думаю, вспоминаю. Перед глазами ретроспективой проплывает прожитый на больничном комплексе день. Вот мы с Куком экипируемся перед тем, как выйти на дело. Еще вчера мы решили, что надо надеть бронежилеты. В бункере у входа их целая куча. Штук сто, не меньше. Их снимают с раненых и убитых. В городе сердце мое стало захлебываться. Побегал в развалинах… Такая тяжесть! Еле обратно добрел. А Вадик себе и не брал. Да куда там, на него ни один бронежилет не налезет.

Что-то сегодня вечером тихо… Ну вот, накаркал! По лестнице грохают сапоги. Снова приносят раненого.

– Куда его?

– Да вот, в шею.

– Елки, артерия…

Бойца перевязывают, делают укол. И кладут на койку, что рядом со мной. От его головы до моей – сантиметров сорок. Засыпаю. И тут же просыпаюсь. Возле меня хрип, суетятся санитары… Потом они уходят. Что-то не так!