Национальный предрассудок - Коллектив авторов

и даже приобрести вполне сносный сюртук – из воловьей шкуры, разумеется. Так вот, сэр, все прочее человеку необязательно и потребно лишь для того, чтобы добиться большего уважения от таких же, как и он сам. И если шестьсот фунтов в год дают человеку более высокое положение и, натурально, больше счастья, чем шесть фунтов, то эта же пропорция сохранится и при годовом доходе в шесть тысяч и так дальше до бесконечности. Верно, человек с большим достатком может оказаться менее счастливым, чем тот, у кого достаток поменьше, однако проистекает это вовсе не оттого, что у него большое состояние, ибо, coeteris paribus[245], тот, кто богат в цивилизованном обществе, должен быть счастливее, чем тот, кто беден, ведь богатство, если использовать его должным образом (если же нет, виноваты мы сами), дает огромные преимущества. Деньги как таковые бессмысленны; весь смысл их в том, чтобы с ними расставаться. Руссо, как и прочих парадоксалистов, тянет, точно детей, на все новое. В бытность свою мальчишкой я тоже всегда пытался доказать недоказуемое, ибо это лучший способ прослыть оригинальным. Сэр, нет более убедительных аргументов, чем те, которые приводятся, дабы развенчать богатство и положение в обществе. Взять, к примеру, воровство; почему воровство считается преступлением? – вопрошаем мы. Ведь если считать, что собственность часто приобретается нечестным путем, а то, что незаконно добыто, незаконно и хранить, – в чем, спрашивается, состоит вина человека, который отбирает собственность у другого человека? К тому же, сэр, когда задумываешься над тем, как дурно многие распоряжаются нажитым и насколько лучше им может распорядиться вор, – воровство поневоле представляешь занятием вполне благовидным. А между тем, сэр, опыт человечества свидетельствует, что воровство во все времена считалось делом настолько подлым, что за него вешали беспощадно. Когда я бедствовал в этом городе, то и сам любил порассуждать о преимуществах бедности – это, впрочем, не мешало мне сокрушаться, что у меня пустые карманы. Сэр, все аргументы, которые выдвигаются, дабы доказать, что бедность не порок, неопровержимо свидетельствуют об обратном: бедность – порок, тяжкий порок. Вы никогда не встретите человека, который взялся бы убедить вас, что состоятельный человек бывает очень счастлив. Напротив, мы только и слышим разговоры о том, как несчастен должен быть король, – и тем не менее все мы хотели бы оказаться на его месте». <…>

На замечание мистера Демпстера, который заявил, что человеку следует воздавать должное лишь за истинные заслуги, Джонсон отреагировал следующим образом: «Вы были бы правы, сэр, если б можно было определить, какие заслуги истинные, а какие нет. Воздавай мы каждому по истинным заслугам, и мы бы очень скоро оказались перед необходимостью делить истинные заслуги на “более истинные” и “менее истинные”. Если б все почести были отменены и наступило равенство, сильнейшие не долго бы с этим мирились, попытавшись добиться преимущества посредством физической силы. А потому, сэр, коль скоро субординация для общества необходима, а стремление к превосходству опасно, человечество, то бишь все цивилизованные нации, договорилось неуклонно следовать следующему принципу. Всякий человек довольствуется тем положением, какое он либо наследует, либо приобретает в связи с определенными назначениями. Субординация немало способствует человеческому счастью. При всеобщем равенстве животные утехи были бы нашей единственной радостью». На это я сказал, что придаю положению в обществе значение столь большое, что, получи я приглашение отобедать в один день и час с герцогом Корнуэльским и с величайшим английским гением, – я бы не знал, кому из них отдать предпочтение. «В самом деле, сэр, – заметил Джонсон, – если б никто не узнал, с кем вы обедали, вы бы, вероятнее всего, предпочли отобедать в обществе величайшего английского гения; однако, дабы приобрести вес в обществе, следует, вне всяких сомнений, обедать с герцогом Корнуэльским. Из числа ваших знакомых девять человек из десяти, в том числе и величайший английский гений, зауважают вас куда больше, если вы предпочтете обед у герцога».

На следующее утро я застал его в одиночестве; и вот что мне удалось за ним записать <…>: «Юм и другие новоявленные скептики[246] – люди тщеславные, они стремятся потворствовать своим прихотям любой ценой. Истина не способна утолить ненасытный аппетит их тщеславия, поэтому они и предпочитают ложь. Истина, сэр, – это корова, которую эти люди доить неспособны, вот они и пытаются доить быка. Если б я позволил себе удовлетворить свое тщеславие ценой истины, то приобрел бы, пожалуй, невиданную славу. Все аргументы, которые Юм выдвигает против христианства, приходили мне в голову задолго до того, как он взялся за перо. Помните: после того, как истина доказана, некоторые частные оговорки поколебать ее неспособны. Человеческий ум столь ограничен, что он не в состоянии охватить предмет всесторонне, а потому контраргументы возникают всегда и по любому поводу. Одно дело возражения против plenum[247], и совсем другое – против vacuum[248]». <…>

Вечером того же дня мистер Джонсон и я отправились ужинать в кофейню «Голова турка» на Стренде. «Мне нравится это заведение (сказал он), ибо хозяйка – женщина весьма достойная, да и дела у нее идут не лучшим образом».

«Сэр, я предпочитаю водить знакомство с молодыми людьми, ибо, во-первых, мне не хочется думать о том, что я старею, а во-вторых, юные знакомые, если уж они заводят дружбу, то на более долгий срок; вдобавок, сэр, у молодых больше достоинств, чем у стариков; в них больше благородства и широты. Люблю молодежь: в них больше остроты, юмора, чем было у нас, они лучше знают жизнь, хотя и не любят учиться так, как учились в их возрасте мы. В молодости, сэр, я читал запоем. Грустно это сознавать, но в восемнадцатилетнем возрасте я знал почти столько же, сколько сейчас. Верно, суждения мои были не столь проницательны, как теперь, однако фактов я знал ничуть не меньше. Хорошо помню, как в бытность мою в Оксфорде один пожилой джентльмен сказал мне: “Молодой человек, не расставайтесь с книгой, набирайтесь знаний сейчас – с возрастом чтение из удовольствия превратится в обузу”». <…>

В четверг, 28 июля, мы вновь ужинали наедине в «Голове турка». Джонсон: «У Свифта репутация более высокая, чем он того заслуживает. Его сильная сторона – здравый смысл; юмор же, хоть и хорош, особенно не впечатляет. Сомневаюсь, что “Сказку бочки” сочинил он; Свифт никогда не признавал эту вещь своей, да и написана она не в его стиле».

«У Томсона[249], мне кажется, больше, чем у других, развито чувство поэтического. Все вокруг видится ему в свете его любимого занятия. Даже на эти две свечи он бы взглянул глазами поэта».

«Не