Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович

От этого места я пошёл к магазину, где купил водку, пиво и по пути выпил все это. Через некоторое время я купил еще бутылку водки и немного отпил из неё. Недалеко от автовокзала в Цимлянске я спрятал эту водку… Не допил я водку потому, что боялся, чтобы меня опять не «накрыло» и чтобы не совершить опять такое преступление. Я не помню, как я добрался из Цимлянска до Волгодонска, но помню, что еще в дневное время ходил по Волгодонску. Мне хотелось уехать, чтобы забыть о случившемся. Но я не уехал, а резко запил и таким образом решил забыться. Это обстоятельство, естественно, удивило мою мать и отчима. Они стали меня ругать за то, что я так запил, и спрашивали, почему я так взялся за спиртное. Я, естественно, причину своего запоя не сказал и старался меньше показываться им на глаза. Днём я разгуливал по городу, а на ночь приходил домой к матери, но это было не всегда. Бывало, я ночевал прямо в подъезде дома у батареи. Неоднократно я еще ночевал у своей знакомой Людмилы.

Другой вариант этой версии убийства Натальи Г., содержащийся в протоколе допроса Муханкина от 14 февраля 1996 года, то есть изложенный через полгода после предшествующего, позволяет лишний раз оценить его способность строго держаться избранной линии, дополняя её лишь мелкими, кажущимися выгодными для него деталями.

Несовершеннолетней она мне не казалась… Действительно, 15 февраля 1995 года Наталья Г. от самого моего дома увязалась за мной, мы прибыли в Цимлянск, где Г. по собственной инициативе и из непонятных побуждений следовала за мной, хотя я гнал её от себя и пытался скрыться, но она не отставала, и в Цимлянске у железной дороги я стал распивать спиртное и увидел, что Г. находится неподалеку. Она подошла ко мне, попросила выпить водки и пива, я ей это позволил, и в ходе возникшего конфликта из-за её преследования я имевшейся у меня отверткой нанес ей множество ударов в грудь и в другие различные части тела, и, как ушёл с места убийства, не помню, но на следующий день вернулся на место убийства, увидел труп Г., голый, накрытый пригорелым камышом. Вокруг валялись порванные вещи. Одежду я собрал вместе с сапогами, разбросал неподалеку, а куртку сжег. Виновным себя в убийстве Натальи Г. признаю, но первоначально никакого умысла на её убийство у меня не было. Но уточню, что во время конфликта с Г. я уже был сильно пьян и принял еще самодельное средство из смеси различных таблеток и не отдавал себе отчета в своих действиях именно в момент убийства.

Стремясь закрепить версию о непредумышленном характере убийства, о том, что именно Г. принадлежала инициатива, что она буквально навязалась ему на голову и по существу спровоцировала конфликт, вела себя непотребно, Муханкин в своем дневнике апеллирует к своему основному и самому важному читателю — Яндиеву. Имитируя запись, как бы синхронную событиям и сделанную по горячим следам, он разражается причудливой смесью скорбных причитаний и кощунственных, в контексте ситуации, проклятий в адрес погибшей, демонстрируя при этом свое специфичное писательское мастерство и удивительное для индивида с его уровнем образованности и в его положении чувство стиля. Он пишет:

Вот и все. П… мне, рука не поворачивается писать такое. Мне хана настала. Прощай, наверное, уже свобода, я не знаю, что со мной творится, что со мной происходит, почему жизнь меня так наказывает. Теперь живи и бойся каждого шороха. Как все же жить тяжело! Не лезешь ты ни к кому — к тебе лезут, гады. Ты не тронешь — так тебя тронут, твари, суки неугомонные. Теперь все, добили. Я убил, убил, убил её. Что ей надо было от меня? Какого хрена за мной увязалась? Ведь просил уйти, отстать от меня. Ну что за люди такие дурные, что за люди? Она там лежит, я видел, я не знаю, как быть, как успокоиться, я не могу. Дура, дура, ну зачем я тебе нужен был? Из-за тебя, крыса позорная, мне конец, и теперь ты там мертвая лежишь, а я не знаю, как мне дальше жить. Тебе уже ничего не надо, а я живой еще, но моя жизнь уже при жизни кончена, это уже все, конец. Я уже столько выпил и не хмелею. Ты стоишь у меня в глазах. Даже не ты, а твой оскал, и он меня вот-вот укусит. Как это ужасно и противно! Это жутко, страшно. Ты, тварь, добавила столько горя мне и боли. И все это я, шакал! И откуда ты взялась на мою голову, как спецом все и все беды на меня! Как все ужасно! Кто бы мог знать, что творится в душе моей и как мне больно! Я уже тоже труп — хотя и живой. Не пойму, почему Господь Бог не предотвратил эту беду. Я не пойму этого. Почему? Он, Всемогущий и Всесильный, допустил это. Почему допустил? Я же не хотел её смерти, и теперь я убийца. Один Ты знаешь это. Кто теперь меня простит?

Что же произошло тогда? Огромный, глубокий овраг, каких немало в тех краях. Не каждый день забредают сюда люди, тем более в холодные и короткие февральские дни. Могла ли прийти сюда Наташа Г. сама, по доброй воле? Или она была настолько пьяна, что ничего не понимала? Или убийца применил какую-то особо изощренную аргументацию, чтобы завлечь её сюда? А что дальше? Попытка силой добиться каких-либо сексуальных услуг, а потом смертельные удары отверткой? Или, наоборот, убийство, а затем, под влиянием испытанного подъема, некрофильские действия с трупом?

Наш информант Муханкин благоразумно умалчивает об этом. Его ведь, не забудем, «переклинило». Однако не настолько, чтобы не попытаться скрыть следы преступления. Обратим внимание на то, что, когда, если верить Муханкину, он вернулся сюда на следующий день, труп оказался голым.

Разумеется, наш повествователь не помнит, почему. Зная о его последующих «подвигах», можно строить весьма разнообразные предположения. Возможно, он пытался совершить или даже совершил некрофильский половой акт с трупом, возможно, расчленял его на части, рылся во внутренностях… Кто знает. Судьба распорядилась так, что мы не можем это проверить никаким доступным нам способом. Хотя попытка сжечь тело на сырых камышах не удалась, оно не сохранилось. 14 августа 1995 года, когда участники следственного действия, руководствуясь указаниями Муханкина, поднялись на гребень оврага и по пологой его стороне спустились ко дну, они приступили на указанном преступником месте к поискам трупа, то результаты этого поиска оказались весьма скромными. В камышах, в воде, удалось обнаружить лопаточную часть человеческого скелета с повреждениями и фрагменты колготок черного цвета из трикотажной ткани. Никаких других костных останков там больше найдено не было. Однако после того, как следствие изучило всю прилегающую территорию, нашлось еще несколько обглоданных грызунами человеческих косточек (в общей сложности фрагменты девяти человеческих костей) и светлые волосы. Вот и все, что сохранилось от Натальи Г. Остальное, видимо, сожрали оголодавшие грызуны и бродячие собаки. Если не считать черного сапога, найденного поблизости в карьере. Муханкин опознал его по черному цвету, а главное, потому, что подошвы её сапожек были оторваны, а потом грубо прошиты белыми нитками. Муханкин вспомнил, что когда он увидел её в доме матери в этих рваных сапожках, то спросил, откуда взялась эта бродяжка.

Итак, первый раз Муханкину удалось в полной мере эффективно и осознанно довести до конца свои намерения. Впервые без спешки и помех он мог делать, что угодно с беспомощным женским телом, оказавшимся в его распоряжении. То, что до сих пор реализовывалось лишь в воображении, стало явью.

Далее события развивались стремительно. Серия началась. Вошедший во вкус Муханкин почувствовал себя увереннее. Он осмелел. Он понял, что полоса фатальных неудач позади, что ничто теперь не помешает ему мстить, наслаждаясь, и наслаждаться, мстя. К сожалению, именно об этом важном в психологическом отношении моменте наша информация довольно фрагментарна. В «Мемуарах» Муханкин не доводит повествование до своей серии. О самом главном ему рассказывать, разумеется, не хочется. В «Дневнике» же мы обнаруживаем пару весьма туманных записей, цель которых лишь в одном: убедить нас в полной невменяемости их автора и непонимании им того, что с ним происходит. Судите сами.