Серийный убийца: портрет в интерьере (СИ) - Люксембург Александр Михайлович

Возможно, зажмурив глаза, он смаковал чувство остановившегося мгновения. То чувство, воспроизвести которое стремились самые изощренные прозаики XX века, оказался способен генерировать в себе этот тщедушный, никем не принимаемый всерьез человечек с изломанной психикой. Мы, читавшие и анализировавшие фрагменты его необычайных и порой исключительно выразительных текстов, знаем: да, он способен к насыщенным, художественно окрашенным переживаниям. Мы представляем себе, как волевым усилием он приостанавливает калейдоскопическое мелькание видений и как перед его глазами встает кадр с вонзающейся отверткой и вдруг останавливается, и он ощущает себя художником-творцом, мысленно вытягивая остро заточенный инструмент из плотно облегающей его раны и, сладострастно подергиваясь и вновь вводя его в это рукотворное отверстие, но уже под чуточку другим углом («не забыть сделать так в другой раз»), слыша хруст рвущихся мышц и преодолевая возрастающее сопротивление чужой плоти. И при этом пальцы инстинктивно тянулись к члену, и каждому очередному выпаду одного инструмента соответствовало ритмичное движение пальцев вдоль другого. Но не успевал наступить вожделенный оргазм, как хотелось вновь и вновь вернуться вспять и повторить то же самое, но лучше, лучше, лучше…

Из этой ситуации Муханкин выжал, наверное, все, что мог, но чем-то она на бессознательном уровне его не устраивала. Прежде всего душа не лежала к пьянице П. Конечно, и на мужике можно разрядиться, но П. никак не становился идеальным персонажем его эротических фантазий. К мужчинам Муханкина вообще никогда не тянуло, а то, что его самого «опетушили», что десятки (если не сотни) раз он сам становился объектом утоления чьей-то похоти и чьих-то садистских пристрастий в зоне, не способствовало длительной эротической фиксации на П. К тому же алкаш П. (думал, возможно, он, если его потаенные импульсы и устремления облекались в слова и принимали форму законченного и оформленного высказывания) — это слизняк, мерзкий урод, не представляющий не только эротического, но и вообще сколько-нибудь значительного практического интереса. Ну его на фиг. Насколько приятнее силой воображения превратить себя в крутого, мощного мужика и заставить всех этих грязных, вонючих «телок» плясать под свою дудку: обрести власть над их (нет, не душами, у этих мерзких шакалок нет и не может быть никаких душ) телами. Вот тогда они попляшут…

Женщин Муханкин, разумеется, презирал и ненавидел. Мы уже показали, обратившись к его раннему детству, что издевательства со стороны издерганной, неврастеничной, жестокой, скорой на расправу и, вероятно, физически неудовлетворенной матери не прошли даром, вызвав стойкое отвращение (пусть и не признаваемое на рациональном уровне) к ней и — по аналогии — ко всем прочим особям женского пола. Вряд ли, конечно, в момент нападения на П. Муханкин думал о матери, но трудно удержаться от искушения предположить, что, фантазируя в заключении на эту тему, он нет-нет, да не подставлял мысленно мать на место предполагаемой жертвы, и ему не хотелось рвать её на части, кромсать, истязать, наблюдая со стороны, как она корчится, извивается в муках, как страдает, истошно кричит, а он хладнокровно продолжает свои действия, с олимпийским спокойствием следит за её мучениями, по ходу дела корректируя отдельные процедурные детали.

О да, он никогда не скажет вслух об этом, не признает существование этих тайных дум, потому что, как бы ни была деформирована его психика, он вполне вменяем и отдает себе отчет в том, как оценил бы подобные признания окружающий мир. А ему хочется, чтобы его воспринимали как жертву социальных обстоятельств, а не как чудовищную персонификацию Зла. Но он жесток, безмерно жесток — и способен на все.

Впрочем, появление материнского лица перед объективом скрытой камеры фантазийного воображения не могло быть длительными. Муханкин, конечно же, должен был подавлять в себе всплески подспудных, бессознательных, садистских желаний подобного рода. Ведь на сознательном уровне он оставался если не примерным сыном, то все же неким подобием такового. Мы помним привычную логику его рассуждений: да, он оступился, совершил преступление, но что сделано, то сделано, однако жизнь не кончена, и он еще найдет себе в ней место. И в патетических тонах он, вероятно, и рассуждал об этом и о многом другом в письмах, адресованных матери.

Так или иначе, П. мог быть персонажем эротикосадистских фантазий Муханкина на протяжении только тех семи лет, которые тот провёл в колонии после первого судебного процесса. Второй процесс должен был внести свои коррективы, так как более свежие впечатления, связанные с нападением на мать и дочь К., окончательно и бесповоротно вытеснили образ незадачливого пьяницы. Главное место в его фантазийном мире шести лет второго срока заняла женщина, причем, по-видимому, чаще всего немолодая. Её возраст, возможно, менялся с годами, но первоначально, судя по всему, колебался в диапазоне от 45 до 55 лет. Она, наверное, никогда не смотрелась моложе своих лет и имела выраженные признаки старения, что придавало ей зримое сходство с «материнской фигурой». Грузная, слегка одутловатая, с большими, мягкими, свисающими под собственной тяжестью до талии, подрагивающими при ходьбе арбузными грудями, крупными жировыми складками на животе и боках, с неопределённой талией, массивными слоновьими ягодицами, крупными ляжками… Вот её основные внешние свойства.

Это, разумеется, «идеал», который реализовывался в фантазиях Муханкина и который нетрудно реконструировать, сопоставив отдельные характеристики из эротико-фантазийных эпизодов его «Мемуаров». Конечно, и в конкретных фантазиях, и в реальных жизненных обстоятельствах, угадывающихся в их литературной версии в «Мемуарах», отступления от данного идеала были неизбежны. И все же… вспомним: адвентистка Таня, Ольга М. … Наташа, торгующая на рынке, заявляет: «Но я не девчонка молоденькая да гибкая» (значит, понимай наоборот!), «вон уже седина в волосах, годы-то немолодые».

Иной раз в текстах Муханкина мелькнет упоминание о какой-то женщине, и при этом её сексуальная привлекательность соотносится именно с сединой и возрастом:

Был у Р-ых. Опять у них встретился с немолодой, но симпатичной женщиной — в голове седина, но она её украшает и к лицу. Правда, ментовская жена, но это не страшно. С ней, конечно, можно согрешить, но не сейчас, потом как-нибудь.

(Из «Дневника»)

Типологически сходна со многими упомянутыми женщинами и продавщица Тамара. Её отличает разве что акцентируемый высокий рост. О её возрасте не упоминается, но в тексте фигурируют трое детей, а также то, что старшая дочь уже работает в магазине, и это позволяет предположить, что и она попадает в ту же привычную для Муханкина категорию. В его описании эта «высокая темноволосая» женщина предстает с пятнами от копченостей на белом халате в области живота (значит, живот, скорее всего, выпуклый, круглый).

Таня с почты (по чьим «необычным, красивым, большим и нежнейшим грудям немолодой, но привлекательной женщины» скользнули губы рассказчика в эпизоде в парке) прямо именуется «старухой»:

Татьяна совсем ошалела со своей любовью. Пришлось пороть её на столе в их подсобке. Выходит, что где пьем, там и на том е…. Кто-то матери сказал, что я с ней якшаюсь, а она старуха, годами немного младше матери. Мать в недоумении…

(Из «Дневника»)

В «Дневнике» выводится и жительница Волгодонска Людмила Б. (судя по названной там фамилии, входящая в число реальных фигур в жизни рассказчика, связанные с ней факты относятся к последним неделям до начала кровавой серийной драмы). Пишет Муханкин о ней особо восторженно:

А сейчас пойду к Людмиле Б. Она, как и много лет назад, хороша. Ну так и притягивает к себе. Я как увидел её, так и все внутри что-то заговорило, загорелось, и теперь жду, когда пройдет этот час ожидания, покуда от неё уйдут коллеги, подруги. В 86-м году не получилось с ней ничего, ну теперь не отступлю. Дорогая моя, ты мне еще больше нравишься, я тебя покорю, ты будешь моя, я в этом уверен.