Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки - Лев Яковлевич Лурье

в ярком цвете. У меня такое впечатление, что вся сцена, вся коробка сцены, была заполнена светом, динамикой».

Спектакли периферийной студии получают призы на фестивалях, вызывают интерес в Ленинграде и Москве, но в Кургане приводят в недоумение худсовет кукольного театра, при котором и работает студия. Репертуарный театр живет по своим законам. Понизовского просят поставить спектакль попроще, сделать что-нибудь сугубо советское. Но даже из «Мальчиша-Кибальчиша» у него получается нечто невообразимое.

Елена Вензель: «Там не было буржуинов никаких, а были воюющие силы природы. Перекати-поле было вражеской, силой. Там сражались туча-медведь и облако-корова. Весь текст был заменен частушками. То есть вообще ничего не осталось от Гайдара, кроме идеи и смысла».

В 1981 году Понизовский возвращается в Ленинград вместе со своей студией «Гулливер», которая выступает как частная труппа на разных сценах. Постепенно у Понизовского остаются лишь две актрисы: Елена Вензель и Галина Викулина, ставшая его женой. Выступают от случая к случаю, где придется. Живут крайне аскетично.

Елена Вензель: «Пришел один директор, по фамилии Низовский, я сначала не поверила, что у нас будет директор, у Понизовского директор Низовский, и он решил поставить на такую крутую продажу наш спектакль. Наконец-то театр должен зарабатывать. И мы действительно сыграли в ДК Первой пятилетки, в течение, по-моему, месяца играли Введенского, по четыре спектакля в день, и тогда хорошо заработали».

Максим Исаев: «Спектакль по Введенскому „Пес и кот” показывали однажды на макаронной фабрике. Смотрели такие тетечки в белых халатах в перерыве между сменами. Странно: детский спектакль на макаронной фабрике для взрослых. Я просто сейчас не помню, может, и дети были. Реакция была феерическая».

Понизовский совершенно не амбициозен. Ему как будто не важно воплощать в жизнь свои замыслы. Если Понизовский не пишет на карточках пространственное видение очередного спектакля, то лепит скульптуры из пенопласта, готовит блюда японской кухни или просто рассуждает об искусстве.

Анатолий Белкин: «Денег не было, и самым подходящим материалом оказался пенопласт. Он вырезал из пенопласта бесконечные какие-то штучки, покрывал их лаком для ногтей. Сейчас я думаю, что эти вещи были достойны хорошего музея, например Мраморного дворца. Но тогда это всё валялось под кроватью, по всему дому. Я думал тогда, что то, что он делает, ни для чего не нужно».

Александр Кнайфель: «Какая-то невероятная мощь и чистота, нежность и пронзительность».

В 1987 году Борис Понизовский и две его ученицы организуют театр «Да-Нет» на знаменитой Пушкинской, 10. Здесь режиссер ставит свои последние спектакли с масками: «Заговорение», «Репетиции с Жаном и Фрекен Жюли», а также «Из театральной тишины на языке фарса» и «Мимиямбы Герода». Театр на Пушкинской, как и предыдущие студии Бориса Понизовского, был театром-лабораторией, где процесс важнее результата.

Г. Викулина, Е. Вензель в спектакле «Из театральной тишины на языке фарса». Из архива Г. Викулиной

Борис Понизовский: «То, чем я сейчас занимаюсь, – это искусство из ничего, из всего, что есть в человеке. Я стараюсь, как авангардист, оказаться языковедом традиционного театра. Я никогда не думал раньше, что буду заниматься практической деятельностью. Но к 1975 году вдруг пришлось. Мы делаем языковые спектакли. Искусство самих актеров, их драматургия, их случайность, их физиология, которую я наблюдаю. И по моей методике собирается спектакль».

Елена Вензель: «Два молодых художника, очень банальных, принесли две головы кукол. Мы не знали, что с ними делать. Из них нельзя было построить спектакль, они были неинтересны, банальны. Пришла в голову Борису идея. Всё завертелось. Мы вырезали дырки в масках, Галя предложила заменить нос курносый на такой длинный, и добавили папье-маше. Получилась уникальная кукла, которая оживает за счет актера».

Существовать было невозможно. Актёры жаждали реализации, а муниципальные власти делали все, чтобы выжить художника с Пушкинской.

Елена Вензель: «На Пушкинской уже настолько стало тяжело жить, что у Бориса немели руки от холода. Если взять его записки, его почерк не разобрать: у него пальцы, не писали. При свечах жили. То есть человек был загнан».

При жизни Понизовского очень многим профессионалам казалось, что его занятие вообще не имеет никакого отношения к театру, что это просто шарлатанство, пусть и талантливое. Время доказало – это не так. Авангардная театральная эстетика, которую проповедовал Понизовский, обрела невероятную популярность в середине 80-х благодаря полуподпольно му студийному движению. Из пантомимы при ДК Ленсовета вышли «Лицедеи» Вячеслава Полунина и «Дерево» Антона Адасинского. Из студии Эрика Горошевского – «Поп-механика» Сергея Курехина. Непосредственно из театра на Пушкинской возникли инженерный театр «АХЕ» и известная в городе детская театральная студия Елены Вензель.

В середине 90-х идеи Понизовского, которые казались абсолютно безумными, стали исключительно востребованными. Именно тот, кто работал с этой эстетикой, пользовался успехом и в России, и в Европе. Но для Понизовского было уже поздно, у него не было продюсера, он не умел организовывать, он мог только придумывать. В 1995 году у него остался только театр «Мимигранты», где он занимался режиссурой. Это был уже немолодой и очень нездоровый человек. Здесь он упал с инвалидной коляски и ударился головой. Умер в одной из петербургских больниц.

Б. Понизовский. Из архива Е. Вензель

Б. Понизовский на перформансе АХЕ «Бова и кола-дульц», 1991 г. Фото А. Реца

Максим Исаев: «Если бы меня попросили одним словом описать фигуру Бориса – великий мистификатор и великий изобретатель. Его спектакли на карточках были подобны бумажной архитектуре. Раньше, в советские годы, какие-то архитекторы придумывали проекты, которые никогда не возможно реализовать. Эти спектакли Бориса на карточках – такой же бумажный театр».

Пушкин пророчил, что поэма Грибоедова разойдется на пословицы и поговорки, но от Грибоедова осталось и само «Горе от ума». От Бориса Понизовского не осталось почти ничего: давно прошедшие спектакли, почти не опубликованные рукописи. Но когда мы идем в театр, мы видим, что и в Александринке, и в Малом драматическом, и в Большом осуществляются те идеи, о которых, как Илья Муромец, сидя на печи 33 года, думал Понизовский – провидец с улицы Герцена.

Все братья – сестры!

Борис Гребенщиков: «Гитару впервые я в руки взял в классе, наверное, во-втором».

Андрей Тропилло: «Я всем объяснял, что я первый независимый продюсер в России».

Константин Кинчев: «Самое жесткое гонение на рок-музыку все-таки приходилось на конец 70-х, зачистка была под Олимпиаду».

На Алтайской улице, у Московской заставы, в свое время появится мемориальная доска. Здесь в детстве