Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман

Патер Смит согласился приютить Аредоми и Омарино на те восемь дней, что им предстояло провести в Бриджтауне. На следующий день Роджер отправился в общественные бани, где побывал в прошлый свой приезд на остров. Ожидания его оправдались: он увидел молодых, атлетически сложенных мужчин, ибо здесь, как и в Бразилии, своего тела никто не стеснялся. Напротив — им гордились и носили себя непринужденно и свободно. Совсем юный паренек, подросток не старше пятнадцати-шестнадцати лет, смутил Роджера особой, матовой бледностью гладкой и блестящей кожи, какая бывает у мулатов, дерзким взглядом больших зеленых глаз, а при виде его тугих, упругих бедер, оголенных узкими купальными трусами, у англичанина на миг закружилась голова. Немалый опыт обострил его умение почти мгновенно, по неуловимым для всех прочих признакам — по мимолетной полуулыбке, чуть обозначившейся на губах, по блеску глаз, по зазывному взмаху руки или движению всего тела — почувствовать, понял ли мальчик, чего он хочет от него, согласен ли уступить или, по крайней мере, сообщить свои условия. С душевной болью Роджер осознал, что к тайному призыву его глаз этот красавчик остался совершенно безучастен. Тем не менее он все-таки приблизился и заговорил. Мальчик оказался сыном барбадосского священника; сказал, что учится на бухгалтера. Ходит в коммерческое училище, вскоре уедет отсюда: отца переводят на Ямайку, где открылась вакансия. Роджер предложил угостить его мороженым; тот отказался.

Вернувшись в отель и еще не остыв от возбуждения, он записал в дневник простым языком и телеграфным стилем, которые неизменно использовал для таких, самых интимных эпизодов: „Общественные бани. Сын каноника. Очень красив. Длинный, нежный член, набухающий у меня в руках. Взял в рот. Две минуты счастья“. Кончив, Роджер снова пошел мыться и, тщательно намыливаясь, пытался избавиться от тоски и чувства одиночества, неизменно охватывавших его в подобных случаях.

На следующий день около полудня, завтракая на террасе портового ресторана, Роджер увидел идущего мимо Андреса О'Доннелла. И окликнул его. Бывший надсмотрщик Араны, а потом — управляющий факторией „Энтре-Риос“ сразу узнал англичанина. Несколько секунд смотрел на него недоверчиво и даже испуганно. Но потом протянул руку и согласился присесть рядом. Беседа пошла под кофе с коньяком. Андрес рассказал, что приезд Кейсмента в Путумайо был для всех истинным несчастьем, будто насланным индейским колдуном. Сразу разнесся слух, что следом появится полиция с ордерами на арест, и у всех управляющих и надсмотрщиков будут большие неприятности с правосудием. А поскольку „Перувиан Амазон компани“ зарегистрирована в Англии, всех вывезут туда и судить будут там. По этой причине многие, как и он, О'Доннелл, предпочли смыться из Путумайо в Колумбию, Эквадор или Бразилию. Сам он оказался на Барбадосе, потому что ему обещали место на плантации сахарного тростника, однако ничего не вышло. Сейчас пытается уехать в Соединенные Штаты, где, по слухам, нужны люди на строительство железных дорог. Сейчас, когда этот человек в выцветшем комбинезоне поверх заношенной рубахи сидел на террасе ресторанчика без сапог, без пистолета на боку, без бича, он казался обыкновенным бродягой, озабоченным поисками пропитания.

— Не знаете вы, сеньор Кейсмент, что жизнью мне обязаны… — с горькой улыбкой сказал он, когда прощались. — Хоть, конечно, и не поверите.

— Ничего. Все равно расскажите, — ободрил его Роджер.

— Армандо Норманд был твердо уверен: если дать вам уйти из Путумайо живым, нас всех, управляющих, засадят за решетку. Так что лучше будет, если консул утонет в реке, или его съест кайман, или пума загрызет. Вы меня понимаете? Вроде того, как вышло с французом этим, с Эженом Робюшоном, от которого тоже много было мороки людям. Не в меру любопытствовал. Ну вот и пропал бесследно.

— И отчего же меня не убили? Дело нетрудное, при вашем-то навыке.

— Я им напомнил тогда о возможных последствиях, — не без самодовольства ответил Андрес О'Доннелл. — И Виктор Маседо меня поддержал. Сказал, что раз вы англичанин и компания тоже британская, в случае чего и судить нас будут в Англии по тамошним законам. И повесят.

— Я не англичанин, а ирландец, — поправил его Роджер. — И скорей всего, все было бы иначе — не так, как вы предполагаете. Но в любом случае я очень благодарен вам. Счастливого пути. Чем раньше вы исчезнете, тем будет лучше. И не говорите мне, куда направляетесь. Я обязан сообщить, что видел вас, а британское правительство не замедлит отдать приказ о вашем аресте.

В тот же день он вновь побывал в общественных банях. На этот раз повезло больше, чем накануне. Смуглый улыбчивый крепыш, которого он приметил в гимнастическом зале, улыбнулся ему. Потом взял за руку и повел в буфетную. Покуда они пили ананасовый и банановый сок, он представился — Стэнли Уикс — и придвинулся так близко, что нога его прижалась к ноге Роджера. Потом, со все той же многозначительной улыбочкой повел в маленький отдельный номер и, едва войдя туда, тотчас задвинул щеколду. Снимая штаны, они целовались, покусывали друг другу мочки ушей и шею. Задыхаясь от вожделения, Роджер глядел, как у него на глазах набухает черный, с красноватой влажной головкой член. „Два фунта — и дам в рот, — услышал Роджер. — А потом возьму тебя в зад“. Роджер кивнул, опускаясь на колени. Позднее, у себя в отеле он записал в дневнике: „Общественные бани. Стэнли Уикс: молод, атлет, 27 лет. Огромный, очень твердый. Не меньше девяти дюймов. Поцелуи, укусы, проникновение, мой крик. Два фунта“.

Пятого сентября Роджер и двое юных индейцев отплыли Из Барбадоса в Пара на „Бонифаче“ — маленьком, неудобном и перегруженном корабле, где очень скверно пахло и очень плохо кормили. Однако все неприятности искупались для Роджера знакомством с американским врачом Гербертом Спенсером Дики. Он работал в „Перувиан Амазон компани“ и, помимо леденящих кровь подробностей, и без того уже хорошо известных Роджеру, поведал немало историй — порой забавных, порой жутких — о своем пребывании в Путумайо. Это был человек с авантюристической жилкой, объездил полсвета, живой, понимающий и начитанный. Было приятно сидеть рядом с ним на палубе, глядеть, как быстро спускается ночная тьма, покуривать, попивать виски и слушать его неглупые рассуждения. Доктор Дики вполне одобрительно отнесся к демаршам Великобритании и США, направленным на то, чтобы положить конец безобразиям в зоне Путумайо. Однако он был скептик и фаталист и считал, что ничего не изменится ни сегодня, ни в будущем.

— Друг мой, — говорил он полушутя, полусерьезно, — мы носим зло в своей душе. И от него так просто не избавиться. В европейских странах и у нас в Америке оно скрыто и проявляется в полную силу только в пору войн, революций, смятений. У нас ему нужен предлог и повод, чтобы стать коллективным и публичным. А вот в Амазонии оно может разгуливать, не прячась, и творить самые чудовищные злодеяния, не оправдываясь патриотизмом или религией. Алчность, как таковая. Алчность грубая и сугубая. Зло, которым мы отравлены, — повсюду, где есть люди, и очень глубоко укоренено в наших сердцах.

Но тотчас вслед за этими мрачными умозаключениями, сводя их на нет, доктор Дики отпускал шутку или рассказывал что-нибудь забавное. Роджеру было приятно, хоть порой и огорчительно, беседовать с ним. „Бонифаче“ прибыл в Пара в полдень. Роджер сохранил не самые приятные воспоминания об этом городе: в бытность его консулом там он постоянно страдал от какого-то давящего разочарования. И все же незадолго до прибытия в порт на него накатила волна желания, когда он вспомнил, как по вечерам ходил на Праса-ду-Паласиу, где в ожидании клиента или в поисках счастливой встречи прогуливались юноши в тугих и тесных брючках, подчеркивающих все их прелести.

Он остановился в „Отеле ду Комерсио“ и сразу почувствовал, как оживает в его теле прежний лихорадочный жар, гнавший его когда-то на площадь. Он припомнил — или придумал? — кое-кого из тех, встречи с которыми завершались обычно в каком-нибудь захудалом пансионе поблизости, то и просто — в каком-нибудь темном углу парка. И сейчас, предвкушая любовь — торопливую, в постоянном страхе, что накроют, — он чувствовал, как колотится у него сердце. Однако сегодня вечером ему не повезло: ни Марко, ни Олимпио, ни Бебе — а в самом ли деле их звали так? — не появились, но зато его едва не ограбили двое оборванцев-бродяг, по виду совсем еще дети. Покуда один спрашивал, как пройти туда-то и туда-то, второй залез к Роджеру в карман за бумажником, которого там не было. Роджер отшвырнул его так, что паренек покатился по земле. Потом, увидев, что с Роджером шутки плохи, оба поспешили удрать. В отель Кейсмент вернулся в ярости. И успокоился, записав в дневнике: „Праса-ду-Паласиу: толстенький и крепкий. Поразительно. Капли крови на трусах. Сладостная боль“.