Н. Денисов - На закате солончаки багряные

По вечерам это зрелище повторяется в обратном порядке: «фелюги» летят к городским берегам. И кто-то из полуголых рыбаков-индусов, осклабясь в улыбке желтыми зубами, пытается предлагать нам для покупки или обмена небогатый свой улов. Ничего мы не меняем, не покупаем. «Не положено» — констатируют просвещенные в заграничных тонкостях мореманы. Зато на корме, в курилке, дают волю иронии относительно качества и вида этих утлых, но поразительно мореходных индийских суденышек: «Две плахи сколотили, подняли на кривой мачте рваные штаны, и вот тебе — рыбацкое судно!»

Вдали золотеет шпилями, башнями дворцов и храмов сам город Мадрас. Там бродят, как и всюду в «стране чудес», бесхозные священные коровы, а в порту, где привычные глазу моряка рукастые краны, разгуливают, никого не боясь, нахальные и тоже священные — крысы, каждая величиной с доброго сибирского кота. И еще — вороны! С одной уже здесь, на рейде, я успел познакомиться. Прилетела, опустилась на бизань-мачту — «кар-р!» Чего надобно? А ничего! Оповестила, что тоже священная!

Ну, «самоход», ну, земляки бедовые! Пока мы выдумывали причину, чтобы встретиться, найти знакомых, они сами проявили инициативу. Прибыли в каком-то фантастическом железном боте, какими обычно оснащают танкеры, в боте, способном прорываться сквозь огненный кошмар пылающих в море солярки или бензина. Подошли, потребовали подать трап, и через какие-то минуты горластая ватага рассредоточилась по теплоходу, каждый по «своим» каютам и ведомствам. Первый помощник раздобыл у нашего полуторамесячной свежести газеты, сварщик выцыганил у сварного две пачки электродов и моток проволоки, боцман — краски в подшкиперской, а старпом разжился в артелке каспийской селедкой, консервами, просил сливочного масла, но наш чиф не дал, за что тут же получил характеристику «жлоба».

— Да ладно, мужики! Не обижайтесь! — сказал старпом «самохода». — Приезжайте завтра к нам на товарищескую встречу по волейболу! Идет?!

Ну, а как же не идёт! Как же! Последнее развлечение такого рода было в Бангкоке, на площадке в советском посольстве. Там состязались в «земных условиях», цивилизованных, с представительским кофе, бутербродами, с которыми наши бойцы-спортсмены и не посчитались, надрали заносчивых и самоуверенных москвичей посольских. Не бог весть с каким перевесом в счете, а все же!

Как же — не идет!

И на следующий день, в шестнадцать ноль-ноль, желанное объявление по трансляции — «отплывающим захватить с собой индивидуальные спасательные средства!» — собрало нас на спардеке. Сошлись при полном параде, в чистейшей экипировке, с собственным мячом, у соседей лопнул еще в Средиземном море, а переклеить не удосужились.

Снаряженная боцманом шлюпка с ржавым скрежетом тросов заскользила к воде, плюхнулась и заплясала на зыби вместе с приводнившимися в ней чифом, четвертым механиком и матросом. Они поочередно крутят ручку движка. Он отлаивается двумя дымными выхлопами, глохнет и из выхлопного коллектора ударяет гейзер воды.

— Подготовили, называется, плавсредства… Деятели! — недоволен на спардеке стармех. Высокий, жилистый, молодой еще для деда океанского — теплохода, он явно рисуется перед «толпой», недавно назначенный на эту высокую должность.

— Вы уж там не подкачайте! — подходит к «толпе» помполит, человек в годах, как всегда в застегнутой до горла непроницаемой рубахе. Меня он успел проинструктировать заранее, после игры в волейбол полярники пожелали послушать мою «литературную лекцию», как выразился помпа, и, конечно, «смотрите там! — задавать будут всякие вопросы!» Я попытался было отбояриться, но разговор с помполитом мог принять и нежелательный оборот. Да и вообще-то, кому из собратьев приходилось прилюдно звенеть рифмами посредине Бенгальского залива? Не припоминаю. А перед первым помощником я малость все же покочевряжился:

— Вообще-то я третий механик по судовой роли, Николай Гаврилович, а не лектор!

— Понимаю… Не Пушкин Александр Сергеевич… Но — надо. Честь экипажа… Так что… вот так!

Ишь ты, вот так… В Бангкоке помпа устроил унизительную проверяловку всем побывавшим на знаменитом бангкокском базаре. Разложили мы в салоне барахлишко из полиэтиленовых пакетов. Ничего вроде недозволенного, если б не пара календарей с эротичными тайками-красавицами, обнаруженными у матросов. «Так что — вот так! Предупреждаю пока…»

В шлюпке зафырчал движок, она как-то неуправляемо рванула от борта, минуя спущенный к урезу воды трап, куда мы устремились было оранжевым горохом.

— Пошли на ходовые испытания!

— Айда лучше на полдник чай пить… Никто никуда не поедет! Видишь, неисправная…

— Наладят…

Наконец, шлюпка какими-то острожными рывками подобралась к трапу. И мы в оранжевых жилетах валимся вниз. Поехали.

Освобожденность, ощущение возвышенного простора неожиданно охватывает меня в тесной от народа шлюпке: вот она стихия и пучина совсем рядом, до неё можно дотянуться рукой, попробовать из ладони на вкус! И восторг подхватывает и возносит до поры дремавшее в груди романтическое, флибустьерское.

На полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей…

Хорошо! Но бог мой, какие паруса! Какие базальтовые скалы! Фантазии поэта Гумилева… Но я уже чувствую, знаю, что запомню на веки вечные вот эти ощущения как бы вдруг обретенной свободы, не ограниченной никакими условностями. Просто — густой тропический воздух, просто — кипение соленой воды у борта многоместной шлюпки. Вода осыпает нас дождиком, пока стремительно и вольно одолеваем эти пять кабельтовых до борта «самохода», который и не ведает о своем ироничном имени.

И — тихое поматеривание чифа — старпома нашего — забыли опознавательный кормовой флажок. И ворчание стармеха-деда: что-то неладно с охлаждением второго цилиндра, не заклинило бы…

Но стихия, простор, праздник. И — подходим уже! И — с высокого борта «самохода» смотрит на нас женщина. В легкой панаме, в развевающемся на ветерке светлом платьице. Женщина! О-ооо!

— Женщин только не трогать!

— Своих не трогаем, а чужих и подавно…

Ржавый трап «самохода» спущен к воде почти

вертикально, но все равно — до крайней ступеньки высоко. Мы с ловкостью акробатов ловим моменты, когда шлюпка поднимается на бугор зыби, поочередно цепляемся за ступеньки, поручни, ползем наверх.

— Здравствуйте!

Как только плавают полярники?! Ржавчиной всевозможных расцветок и форм пропитана всякая железная снасть, палубы, стрелы кранов, настройки. Ржавчина тут же въедается в подошвы обуви, поскрипывает при ходьбе, кажется, вот-вот заскрипит на зубах и осыплет коричневой пудрой чистейшие наши футболки. Но, однако! Тут и там сквозит порядок бедности. Старательно свернуты одеяла, матрасы, пакеты, простыни, полотенца, — отчего палубы похожи на биваки или обжитые туристами лесные лужайки. Кондиционеров, понятно, на старом судне нет. И команда дни и ночи обитает на «свежем» воздухе. Притулившись к надстройке, по-домашнему стоит бачок с питьевой водой. И алюминевая кружка на цепочке, как в каком-нибудь общественном месте: автовокзале, стройконторе в глухой российской провинции. Чуть в стороне, сколоченный из горбыля стол, пара скамеек — пристанище доминошников, некий «красный уголок», где воля-вольная анекдотам, историям, прочей морской травле свободного от вахт народа. Но, похоже, здесь и вахты несут лишь по необходимости: машинеры, электрики, конечно же, камбузники…

Прохаживаются живописного вида личности: молодежь в шортах, то есть в грубо обхватанных ножницами донашиваемых джинсах, народ постарше — в одутловатых суконных трико. Поджарые, подсушенные уже на тропическом солнышке, словно индусы-рыбаки на снующих «фелюгах».

— Приветствуем земляков! — из ржавой рубки возникают моложавый капитан и первый помощник — наглаженные, в неожиданно белых форменных рубашках, при погонах, щедро благоухая отечественным «Шипром».

И вот уже волейболисты лезут по скобтрапу в глубочайший трюм, где натянута вполне приличная волейбольная сетка. Непременное построение. Физкульт-привет! Свисток судьи. Подача. Начали!

Настороженная минутами раньше, а теперь азартно реагирующая рвань болельщиков «самохода», по-воробьиному усыпав кромки растворенного трюма, с высоты следит за поединком. А рыжее солнце, не успевая остывать, настойчиво садится в залив. Коснувшись воды, словно брошенная для закалки поковка с горячей наковальни, с шипением пара гаснет, распространяя в окрестностях банный вечерний парок. В этих парах и я спускаюсь в сражающийся трюм.

— Переход. Переход… Давай, Витек, подавай внимательней!

Вспыхивают прожекторы, подсветки, на миг ослепляя сражающихся.