Даниил Хармс - Дневниковые записи

1930 год

А интересно, что в это время Эстер делала.

Ночь с 21–22 февраля 1930 года.

***

24 декабря (1930 г.)

Чувствую себя неважно. Кружится голова. Измерил температуру, оказалось 37. Волнуюсь за свое здоровие.

***

29 декабря (1930 г.)

Волнуюсь за свое здоровие.

1931 год

1 января 1931 года. Четверг.

Я веду неправильный образ жизни. Эти дни я стал чувствовать себя неважно. Очень волнуюсь за свое здоровие.[95][96]

2 часа дня — 36,4.

7 часов дня — начался легкий озноб, а может быть, это просто холодно в комнате.

7.15 — 36,8.

12 часов — 36,9

***

Прежде чeмъ притти къ тебe, я постучу въ твое окно. Ты увидишь меня въ окнe. Потомъ я войду въ дверь, и ты увидишь меня въ дверьяхъ. Потомъ я войду въ твой домъ, и ты узнаешь меня. И я войду въ тебя, и никто, кроме тебя, не увидитъ и не узнаетъ меня.

Ты увидишь меня въ окнe.

Ты увидишь меня въ дверяхъ.

***

Вода внизу отразила все то, что наверху.

Вход закрыт. Только тому, кто вышел из воды и чист, откроется вход.

Путник идет по зеленому саду. Деревья, трава и цветы делают свое дело.

И во всем натура.

Вот огромный камень кубической формы. А на камне сидит и повелевает натурой.

Кто знает больше, чем этот человек?

***

Можно ли до луны докинуть камнемъ.

Сказка о томъ, какъ одинъ ястребъ залетелъ на луну.

О томъ, какъ одинъ старый грекъ уверялъ, что если съ луны бросить камень, то на землю онъ будеть падать девять съ половиной дней.

О томъ, какъ луна отлетала отъ земли все дальше и дальше.

О томъ, какъ на луну стреляли из пушки.

Кто живётъ на луне, люди или кошки.

На луне живутъ только мухи.

Неправда, никто не живётъ на луне.

Есть ли на луне горы и реки.[97]

***

Земля стоитъ на трехъ китахъ. Киты стоятъ на черепахе. Черепаха плаваетъ въ море. Такъ ли это? Нетъ не такъ. Земля просто имeет форму чашки, перевернутой кверху дномъ, и сама плаваетъ въ море. А надъ землей колпакъ небeсного свода. По своду движется солнце, Луна и подвижные звeзды — планеты. Неподвижные звeзды прикреплены къ своду и вращаются вместе со сводомъ.

***

Апрель 1931 года

У Тихо Браге был искусственный нос.

***

Сейчас еще не устоялся наш быт. Еще нет бытового героя. А если он есть, то его еще не замечает глаз. А если его и замечает глаз, то не узнают его другие.

***

Апрель — май 1931 года

Либо вечно, либо невечно. Почти вечно не существует, оно есть простое невечно. Но явление почти невечно возможно, мы отнесем его к вечному. В наших устах оно прозвучит как только могущее совершиться, т[о] е[сть] вечное, но могущее стать невечным. Как только оно совершится, оно станет нашим уже невечным. Но существует ли несовершившееся? Я думаю, в вечном — да.[98]

***

6 мая 1931 года

Приступить хочу к вещи, состоящей из 11 самостоятельных глав. 11 раз жил Христос, 11 раз падает на Землю брошеное тело, 11 раз отрекаюсь я от логического течения мысли.

Название второй главы должно быть: перекладина. Это перекладина, снятая с четырехконечного креста.[99]

***

Май 1931 года

Сила, заложенная в словах, должна быть освобождена. Есть такие сочетания из слов, при которых становится заметней действие силы. Нехорошо думать, что эта сила заставит двигаться предметы. Я уверен, что сила слов может сделать и это. Но самое ценное действие силы почти неопределимо. Грубое представление этой силы мы получаем из ритмов ритмических стихов. Те сложные пути, как помощь метрических стихов при двиганий каким-либо членом тела, тоже не должны считаться вымыслом. Эти грубейшие действия этой силы вряд ли доступны нашему рассудительному пониманию. Если можно думать о методе исследования этих сил, то этот метод должен быть совершенно иным, чем методы, применяемые до сих пор в науке. Тут раньше всего доказательством не может служить факт или опыт. Я затрудняюсь сказать, чем придется доказывать и проверять сказанное. Пока известно мне четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены не путем вычисления или рассуждения, а иным путем, название которого АЛФАВИТ.[100]

***

Грязь уют благополучие сон чувства.

***

Чистота близко к пустоте.

***

Не смешивай чистоту с пустотой.

1932 год

1932. Курск

Я один. Каждый вечер Александр Иванович куда-нибудь уходит, и я остаюсь один. Хозяйка ложится рано спать и запирает свою комнату. Соседи спят за четырьмя дверями, и только я один сижу в своей маленькой комнатке и жгу керосиновую лампу.

Я ничего не делаю: собачий страх находит на меня. Эти дни я сижу дома, потому что я простудился и получил грипп. Вот уже неделю держится небольшая температура и болит поясница.

Но почему болит поясница, почему неделю держится температура, чем я болен, и что мне надо делать? Я думаю об этом, прислушиваюсь к своему телу и начинаю пугаться. От страха сердце начинает дрожать, ноги холодеют и страх хватает меня за затылок. Я только теперь понял, что это значит. Затылок сдавливают снизу, и кажется: ещё немного и [тогда] сдавят всю голову сверху, тогда утеряется способность отмечать свои состояния, и ты сойдёшь с ума. Во всём теле начинается слабость, и начинается она с ног. И вдруг мелькает мысль: а что, если это не от страха, а страх от этого. Тогда становится ещё страшнее. Мне даже не удаётся отвлечь мысли в сторону. Я пробую читать. Но то, что я читаю, становится вдруг прозрачным, и я опять вижу свой страх. Хоть бы Александр Иванович пришёл скорее! Но раньше, чем через два часа, его ждать нечего. Сейчас он гуляет с Еленой Петровной и объясняет ей свои взгляды на любовь.

***

Мы жили в двух комнатах. Мой приятель занимал комнату поменьше, я же занимал довольно большую комнату, в три окна. Целые дни моего приятеля не было дома, и он возвращался в свою комнату, только чтобы преночевать. Я же почти все время сидел в своей комнате, и если выходил, то либо на почту, либо купить себе что-нибудь к обеду. Вдобавок я заполучил сухой плеврит, и это еще больше удерживало меня на месте.

Я люблю быть один. Но вот прошел месяц, и мне мое одиночество надоело. Книга не развлекала меня, а садясь за стол, я часто просиживал подолгу, не написав ни строчки. Я опять бросался за книгу, а бумага оставалась чистой. Да еще это болезненное состояние. Одним словом, я начал скучать.

Город, в котором я жил в это время, мне совершенно не нравился. Он стоял на горе, и всюду открывались открыточные виды. Эти виды мне так опротивели, что я даже рад был сидеть дома. Да, собственно говоря, кроме почты, рынка и магазина, мне и ходить-то было некуда.

Итак, я сидел дома, как затворник.

Были дни, когда я ничего не ел. Тогда я старался создать себе радостное настроение. Я ложился на кровать и начинал улыбаться. Я улыбался до двадцати минут зараз, но потом улыбка переходила в зевоту. Это было очень неприятно. Я приоткрывал рот настолько, чтобы только улыбнуться, а он открывался шире, и я зевал. Я начинал мечтать.

Я видел перед собой глиняный кувшин с молоком и куски свежего хлеба. А сам я сижу за столом и быстро пишу. На столе, на стульях и на кровати лежат листы исписанной бумаги. А я пишу дальше, подмигиваю и улыбаюсь своим мыслям. И как приятно, что рядом хлеб и молоко и ореховая шкатулка с табаком!

Я открываю окно и смотрю в сад. У самого дома росли желтые и лиловые цветы. Дальше рос табак и стоял большой военный каштан. А там начинался фруктовый сад.

Было очень тихо, и только под горой пели поезда.

Сегодня я ничего не мог делать. Я ходил по комнате, потом садился за стол, но вскоре вставал и пересаживался на кресло-качалку. Я брал книгу, но тотчас же отбрасывал ее и принимался опять ходить по комнате.

Мне вдруг казалось, что я забыл что-то, какой-то случай или важное слово.

Я мучительно вспоминаю это слово, и мне даже начинало казаться, что это слово начиналось на букву М. Ах, нет!

Совсем не на М, а на Р.

Разум? Радость? Рама? Ремень? Или: Мысль? Му'ка? Материя?

Нет, конечно на букву Р, если это только слово!

Я варил себе кофе и пер слова на букву Р. О, сколько слов сочинил я на эту букву! Может быть, среди них было и то, но я не узнал его, я принял его за такое же, как и все другие. А может быть, того слова и не было.[101]

[Конец 1932 или начало 1933]

***

Вторник 22 ноября 1932 г.