Третий Рейх. Война: до критической черты. Книга I - Олег Юрьевич Пленков

сооружениях и расстреливали всех нас чуть ли не в упор. В течение одного дня от роты, в которой я воевал, осталось 37 человек. А ведь это был май 1943 г., когда советская армия имела уже большой опыт… Когда обнаруживалось, что взять немецкую линию невозможно, давался приказ — окапываться! И вот результат: у немцев — прекрасно оборудованная линия с колючей проволокой, а мы рыли индивидуальные окопчики и пытались в них противостоять немцам. Через пару дней они, понятно, отбрасывали нас обратно. На мое счастье, сила контрудара после очередного нашего наступления пришлась немного в сторону от окопчиков, где мы лежали. Оттуда я видел, как шли танки, как героически оборонялись наши солдаты. Это особенно трудно, когда нет сплошной линии окопов, нет артиллерии, расположение войск беспорядочно, командование не знает толком, где какой полк… Я убедился, что рядовой пехотинец в активной фронтовой обстановке выжить практически не мог. Я видел просто горы трупов — после таких бессмысленных с точки зрения военной науки бросков… Потом, уже после Курска, артиллерийский вал стали использовать таким образом, что он все же защищал пехоту, но весной 1943 г. еще не разработали такую тактику, и много народу погибало бессмысленно»[389].

За первые четыре военных месяца советские потери были в 15 раз (!) больше потерь противника. В последний военный год наши потери были больше немецких в 2,8 раза — это самое благоприятное для нас соотношение за всю войну[390]. Сталин об этих жутких и непропорциональных потерях прекрасно знал, время от времени призывая воевать не числом, а умением. Но это противоречило тоталитарной системе беспрекословного подчинения, в которой всякая инициатива была нежелательна. К тому же сам Сталин слал своим командирам приказы с настойчивыми призывами «с жертвами не считаться». Советская сверхцентрализация привела к большим потерям, к истощению людских ресурсов страны и, в конце концов, к затягиванию боевых действий на два года[391]. В рамках сталинской тоталитарной системы по-другому вести войну просто было нельзя, но, с другой стороны, — в этом и заключался трагизм положения — иначе вермахта было не одолеть…

Советские офицеры, боясь принимать решения, подменяли свою роль командиров передачей приказов сверху с бездумным требованием его обязательного исполнения «любой ценой». Такие приказы, особенно в начальный период войны, часто отдавал Жуков. Виктор Астафьев в своей последней повести «Веселый солдат» отмечал, что никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как маршал Жуков, лицемерно посвятивший свои мемуары простому солдату. В другом месте Астафьев назвал Жукова «браконьером русского народа»[392].

Спрашивается, какое, собственно, отношение имеет все это к вермахту? Как на нем могла отразиться «беззаветная» готовность советского руководства без предела жертвовать своими людьми? Со временем все начинают походить на своих врагов и проникаться их отношением к жизни, к себе, к окружающим, ибо для того, чтобы преодолеть врага, нужно встать с ним на одну почву и попасть во власть тех же ценностей, понятий и даже идеалов. На солдат вермахта огромное влияние оказали не только многочисленные свидетельства злодеяний НКВД, но и отношение советского руководства к собственным солдатам на фронте, к пленным красноармейцам, которые, по существу, были объявлены Сталиным вне закона. Легко теоретически допустить, что подобное отношение советской власти к солдатам стало образцом и для солдат вермахта… Разумеется, это ничуть не релятивирует вины вермахта, но учесть этот аспект нужно обязательно.

Разумеется, оставалась и сфера, неподвластная идеологии, унификации, давлению, манипулированию — немецкие фронтовики постоянно отмечали необыкновенное упорство, неприхотливость (даже стоицизм) и изобретательность советских солдат. Так, Отто Скорце-ни в мемуарах приводит весьма любопытный факт: при переправе через Десну советские войска использовали гениальное инженерное сооружение — невидимые с воздуха фермы моста находились на глубине 30–40 см от поверхности воды, и увидеть этот мост с самолета было невозможно[393]. Мостом пользовались только в ночное время…

Долгое время воевавший в России командир «Лейб-штандарта» Зепп Дитрих высказывал неожиданное (для эсэсовца) мнение о русских: «Очень интеллигентный народ, здоровые по природе, легкоуправляемые и разбирающиеся в технических вопросах. В начале войны ими управляли плохо, но они быстро научились. Русские крестьяне весьма сообразительны. Их танки были лучшими, они были проще, легко управлялись. Казалось, что наши танки делали часовщики; они были более сложны и чувствительны». Впрочем, в другой раз, с почтением отзываясь о советской военной мощи, Дитрих сказал: «средний русский — почти ничтожество»[394].

ОКХ и ОКВ весь 1941 г. никак не могли понять причин непрекращающегося сопротивления Красной армии. Непонятные изгибы линии фронта, донесения о сопротивлении за их глубокими выступами, усиление партизанского движения — все это казалось непонятным и зловещим. Группа армий «Центр» была намного сильнее других, она должна была разрезать советских фронт надвое. Однако, несмотря на стремительное продвижение и блестящие операции по окружению, противник сохранял способность к взаимодействию и сопротивлялся так же упорно, как и в начале кампании. ФБ с похвалой писала: «Во время форсирования германскими войсками Буга первые волны атакующих в некоторых местах могли продвигаться вперед совершенно беспрепятственно, затем неожиданно смертоносный огонь открывался по следующим волнам наступавших, а первые волны подвергались обстрелу с тыла. Нельзя не отозваться с похвалой об отличной дисциплине оборонявшихся, которая давала возможность удерживать уже почти потерянные позиции»[395]. Во всех немецких донесениях звучало удивление, что противник так долго сопротивляется. Так, в одном из них говорилось: «Русские не ограничивались тем, что сопротивлялись фронтальным атакам наших танковых дивизий. Они пытались найти каждый удобный случай, чтобы действовать против флангов наших моторизованных элементов, которые неизбежно становились растянутыми и относительно слабыми. Для этого они использовали свои танки, которых было так же много, как и наших. Они ставили себе целью отделить танковые части от следующей за ними пехоты. Часто оказывалось, что они в свою очередь попадали в ловушку и в окружение. Обстановка иногда была такой запутанной, что мы, с нашей стороны, не могли понять, мы ли выходим им во фланг или они обошли нас»[396].

Особенно сильно немецкая военная машина забуксовала в первые месяцы войны под Смоленском, где 14 июля была впервые применена ракетная установка «катюша» (немцы ее называли «Сталинский орган»). В ходе Смоленского сражения войска Резервного фронта Жукова провели первую наступательную операцию и освободили Ельню, а выступ возле этого города был ликвидирован. Гальдер отмечал в своем дневнике: «Общая обстановка все очевиднее показывает, что колосс России нами был недооценен. Это утверждение распространяется на все хозяйственные и организационные вопросы, на средства сообщения, и в особенности на чисто военный аспект»[397]. По