Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш

что «курафеи» ощущали свое преимущество и считали, что свое прозвище вполне заслужили.

Советские представители обнаружили, что условия проживания в Нюрнберге гораздо суровее, чем они ожидали. К моменту приезда Полевого «курафеи» уехали из пресс-лагеря и поселились вместе с некоторыми советскими юристами в центре города, в некогда роскошном «Гранд-отеле», который американские строители спешили отремонтировать. В отеле было 270 номеров, ночной клуб, танцевальный зал и два банкетных зала, но в крыше зияли большие дыры, а местами отсутствовали участки пола. «Халдеи» договорились сделать своим местом жительства «Русский дворец» пресс-лагеря и пригласили Полевого поселиться у них. В этом здании плохо работала печь, и от ее дыма у всех болела голова. Жильцам приходилось настежь открывать окна на ночь, чтобы проветрить комнаты. У Кармена, Эренбурга, Ефимова и остальных, отселившихся в «Гранд-отель», были хотя бы работающее отопление и горячая вода[506]. Их новое жилье было комфортнее – всего по два жильца в номере, – но далеко не роскошным. Эренбург впоследствии вспоминал, что в его номер на втором этаже приходилось взбираться «местами по лестнице, местами по незакрепленным доскам», потому что лестницу все еще ремонтировали[507].

В первые дни в Нюрнберге Кармен вырабатывал то, что вскоре стало у него ежедневным ритуалом. Каждое утро он ставил камеру во Дворце юстиции и наблюдал, как зал суда оживает. Американские охранники вводили подсудимых и затем раздвигали тяжелые зеленые портьеры, чтобы впустить немного дневного света. Подсудимые свободно болтали между собой на скамьях, а при появлении адвокатов вставали их поприветствовать. Постепенно зал наполнялся. Перед тем как в 10 утра входили судьи, портьеры закрывались и включалось электрическое освещение. Драматург Вишневский писал в своем дневнике, что создавалось «оживление, как перед премьерой»[508].

Все советские корреспонденты приспосабливались к ритмам процесса. Днем они слушали, как американские обвинители излагают детали нацистского заговора. Например, 23 ноября помощник американского обвинителя Томас Додд представил документальные свидетельства участия Геринга, бывшего председателя Рейхсбанка Шахта и других подсудимых в перевооружении Германии и развитии ее военной экономики. Другие члены команды Джексона подробно рассказывали, какими средствами нацистские заговорщики установили политический режим, который американцы по-прежнему называли «тоталитарным контролем над Германией», уделяя особое внимание реформе образования и организации гитлерюгенда[509]. Корреспонденты деловито строчили заметки, а затем отсылали очерки в свои газеты через Ассошиэйтед пресс (АП), Юнайтед пресс интернэшнл (ЮПИ) и другие западные телеграфные агентства или по советской армейской телеграфной линии. В обеденный перерыв, всегда в час дня, все направлялись в столовую при суде. Эренбург впоследствии вспоминал, как все они брали подносы и «проходили мимо десяти американских солдат, которые, как опытные жонглеры, разливали супы, кофе и раскидывали по тарелкам картофель и куски хлеба[510]. Вишневскому это напомнило фильмы Чарли Чаплина[511].

Ил. 19. Столовая во Дворце юстиции напомнила советскому корреспонденту Всеволоду Вишневскому фильм Чарли Чаплина. 1945 год. Источник: Офис Главного советника США. Фотограф: Чарльз Александр. Предоставлено Библиотекой и музеем Гарри С. Трумэна

Послеобеденная сессия суда обычно заканчивалась в 5 вечера (по субботам раньше), и у большинства участников оставалось много свободного времени. По вечерам Нюрнберг превращался в город послевоенного разгула (по крайней мере, с советской точки зрения). Ночной клуб «Гранд-отеля» наполнялся юристами, журналистами и военными, жаждущими забыться после депрессивной работы в суде. Эренбург впоследствии вспоминал, как люди собирались в компании и заказывали коктейли, а «женщина в очень коротком платье пела американские песни (с немецким акцентом)»[512]. Вишневский писал в дневнике о немецких эстрадных номерах с акробатами[513].

«Халдеи» нашли себе собственную забегаловку недалеко от пресс-лагеря. Полевой впоследствии вспоминал, как репортеры со всего света собирались в баре у «веселого белозубого американца»: «Он разливает напитки и сбивает коктейли так ловко, что бутылки, фужеры, рюмки будто живут в его быстрых руках». Полевой был очарован названиями напитков: «„Черная кошка“, „Манхеттен“, „Креолка“, „Кровавая Мэри“ и дальше в том же роде». Советские корреспонденты предпочитали водку и пили, ни с чем не смешивая. Они с любопытством и удивлением наблюдали, как осторожно западные журналисты обращаются с джином и виски: «разбавляя водой и сдабривая ледком»[514].

Советских корреспондентов ошеломляла непринужденность жизни в американской зоне. С их точки зрения, американские офицеры во Дворце юстиции вели себя слишком неофициально, а подсудимым слишком многое позволялось. Вишневский с неодобрением отметил, что Кейтель на скамье подсудимых пожирает шоколад; он оскорбился и тем, что люди «посвистывают» и «жуют резинку» во время разговора о «крови русского народа»[515]. В советском суде такое было непредставимо. Советские корреспонденты также с огорчением обнаружили, что многие нанятые для журналистов водители – немцы[516].

«Да, очень чужой <…> мир», – писал Вишневский главному редактору «Правды» Петру Поспелову о своей первой неделе в Нюрнберге. Люди «пучат глаза, когда я… объясняю им про Ленинград, Сталинград… На лицах их и душах их почти нет следов борьбы России». Вишневский считал, что суд нужно было проводить сразу после капитуляции Германии. Он отметил, что теперь американцы заняты своими собственными делами и больше думают «о безработице, о Китае, об Эйзенхауэре» и тех, кто «приехал на родину», чем о судьбе нацистских военных преступников. Британцы же думают о последних футбольных матчах. Даже местные жители безразличны: «повесят, расстреляют, загонят на каторгу – уже не интересно»[517].

Одни жители Нюрнберга не интересовались процессом, а другие были открыто враждебны. Для большинства населения жизнь была каждодневной борьбой. Из разговоров с немцами, которые жили в наскоро сооруженных убежищах и готовили еду на самодельных очагах прямо на улице, американский писатель Джон Дос Пассос понял, что для многих жителей происходившее во Дворце юстиции было лишь очередной демонстрацией силы союзных держав[518]. Вишневский считал, что местное население особенно враждебно к советским людям, и в письме Поспелову жаловался, что местные газеты публикуют всякого рода статьи, оскорбительные для СССР[519]. Он был шокирован попустительством американских властей в этой ситуации и записал в дневнике, что Джексон отмахнулся от его жалоб на прессу, объяснив, что пресса должна раскручивать такие сюжеты, чтобы заработать денег[520].

Другим постоянным фактором в жизни советской делегации была слежка и доносительство. Советские власти организовали в Нюрнберге не одну, а несколько сетей информаторов, которые уже строчили в Москву рапорты о ходе судебных процессов, о жизни в американской зоне, об иностранцах, с которыми знакомились, и, разумеется, друг о друге. Информаторы были неоднородной группой и представляли разные советские организации и агентства. Следователи НКВД посылали