Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

спать, а мы заговорили о медучилище, где учился её сын, о массаже. А я ей говорю, что я массажист тоже неплохой, хоть и не учился, но кое-что могу, в зоне не одного на ноги поднял. Таня загорелась желанием, чтобы я ей показал, на что способен, а я говорю: «Но по вере я ведь не могу видеть раздетую женщину, а на одетой я ничего, показать не смогу, да и муж в спальне спит. А вдруг он неправильно поймет?» — «Ты не знаешь моего мужа, у меня муж золото». — «Ну тогда раздевайся и ложись, и желательно полностью. Я делаю нетрадиционно, с головы до ног, мне нужно видеть, на чем я работаю».

Через полчаса массажа Таня почувствовала себя юной девицей, перышком в воздухе, а женщина она не худая. «Да, — говорит, силен, не каждому дано, рука легкая, ты бесподобен и слишком сдержан, это настораживает, ты опасен, но все равно прелесть».

На другой день после проповеди меня забрал к себе домой дьякон, брат Яша; я его знал тоже давно, еще когда он приходил проповедовать в колонию. С Яшей мы допоздна разговаривали о жизни и праведности Иисуса Христа, о его безгрешной земной жизни, данной примером нам, людям, о смерти Христа и Его Воскресении из мертвых в третий день. Своими словами Яша на мои вопросы многочисленные не отвечал, говорил стихами из Библии, цитируя или вычитывая оттуда. Яша обещал мне помочь с работой, пропиской, если найду где-нибудь жилье.

Семья у Яши была большая: он, жена и четверо детей. Жизнь у него тоже была безбедная. Земля, парники зимние, летние, постройки, куры, громадный дом, и все что надо имелось в доме по последнему крику моды. Его жена Тоня была русская красавица, чистюля, отличная хозяйка, мать для своих детей, жена для мужа, кулинар и повар отменный, повремени одета со вкусом, не очень высокого роста, как раз пара Яше.

На другой день меня из церкви забрала к себе Нина, еще одна дочь старого пастыря, и мы допоздна в родительском доме, где жили её отец, брат Леонид, и мать, проговорили на набожные темы. Меня учили, давали советы, приводили примеры разные из Нового и Ветхого Заветов, молились, пели, читали о Боге, Сыне и Духе Святом. А когда родители Нины уже спали, она рассказала мне о своей семейной жизни, о муже, который дома с сыном остался, а она сегодня у родителей, с больной мамой. Попросила меня о себе рассказать. Я рассказал о себе и своей жизни. Нина была потрясена, как можно было так ужасно строить жизнь, ей не верилось, что я половину её провёл за высоким забором арестантом. Она удивлялась, как хорошо я сохранился, моему вниманию и глазам, взгляд которых излучает нечто притягивающее и не отпускает, даже озноб по всему телу, организму идёт и как-то странно себя чувствуешь. «Саша не знает, почему я с тобой за руку взялась и не могла оторваться от самой церкви до дома. Такого никогда со мной не было, все как-то странно. Давай я тебе здесь постелю, а ты иди, прими ванну, там найдешь все сам».

Приняв ванну с хвоей, я вернулся в комнату и лег в свежую постель. В пастырском старинном доме было просторно и уютно. Я себя чувствовал свободно и хорошо. Нина, приняв ванну, погасила везде свет и зашла в комнату, где я блаженствовал в постели, и спросила:»Выключить свет или ты почитаешь?» А я смотрел на неё и думал: и несимпатичная, и некрасивая, сквозь ночной халат вижу её насквозь, под ним ничего нет из нижнего белья, груди как-то подрагивают, набухшие кончики их выдавливаются через халат, дыхание не ровное, в голосе дрожь, и глаза непонятно что говорят, но вижу, что рассматривают, изучают моё тело с множеством татуировок. Я посмотрел на неё снизу вверх, подчеркивая взглядом все части её тела. «Тебя смущают мои росписи?» — спросил я Нину, на что она ответила: «Нет, но тебе не было больно?» «Больно, — говорю я, — но это было много лет назад. Теперь жалею, что стал уродлив, но в этом я сам виноват. Да ты выключай свети не обращай на меня внимания, а то ночью кошмары сниться будут». — «Не думаю, что это будет так. Я хочу понять, о чем ты думаешь и что говорят твои глаза. Они сейчас говорили, я это видела». — «Милая Нина, туши свет и ложись спокойно спать».

Свет погас, но с улицы от фонарей комната освещалась неплохо, и глаза быстро привыкали к полумраку. Нина подошла и присела на край кровати, придвинулась ближе, склонилась надо мной, шепотом спросила: «Вова, кто ты есть на самом деле? Ты ведь не тот человек, за которого себя выдаешь. Я никому ничего не скажу. Ты ведь неверующий, правда? Тебе, наверное, плохо жить? Что тебе нужно? Зачем ты среди нас? Я же видела, что сестры, когда обмолвились с тобой одним-двумя предложениями, как под гипнозом были и в лице менялись. И я чувствую, что-то исходит от тебя. Ну скажи что-нибудь. Не молчи». — «Я, Нина, не человек, убили меня давно в детстве. Я полная чаша или сосуд смертоносного яда, зла и ненависти. По Библии, я порождение дьявола, я слуга его всю жизнь и раб его. Я никому из вас не причиню зла, так что живите спокойно и дышите глубже. Мне все равно, скажешь ты кому об этом разговоре или нет. И если меня начнут допекать тем, что мне вдалбливают: грешник, ад, сатана, муки в аду, — то я, действительно, могу перевоплотиться в дьявола и зарычать. Но, скорей всего, я уйду к баптистам, может там меньше лицемерия и всяких устрашений преисподней. Из-за каких-то тварей, которые до меня что-то натворили, в вашей церкви на меня смотрят с подозрением, вроде бы я у вас что-то украсть хочу».

Нина закрыла мне рот рукой и шептала: «Это не так, так нельзя говорить, ты неплохой, ты хороший, только много пострадал в жизни, но это пройдет, ты, главное, не нервничай, успокойся, все у «тебя будет хорошо, вот увидишь». Я почувствовал на своей груди прикосновение её горячих грудей через тонкий халат и левой рукой незаметно развязал стягивающий его бантик пояса. «Тебе не кажется, что уже час поздний?» — спросил я у Нины. Она спохватилась хотела встать, но я её удержал. «Скажи мне «да»». — «Зачем?» — «Потому что я не скажу тебе «прошу»». — «Странно, Володя, ты говоришь. Ну ладно, да».

Я поднял