Марина Цветаева - Письма. Часть 2

А Вы сможете быть у меня на вечере распорядителем? А то у меня только одно лицо мужского рода, — маловато. Об этом же прошу и Варшавского:[535] надпишите пожалуйста закрыточку, не знаю адреса.

Думаю (между нами) что вечер будет постыдноватый: одновременно бал в пользу Приречья и еще что-то.

— А у меня на вечере новый номер, к<оторо>го не угадать! Сама удивлена выше слов. —

Насчет распорядительства ответьте. (Хотя — может быть — и рассаживать будет некого! Разве что—участников!)

Написали ли заметочку?[536]

Сердечный привет всем.

МЦ.

<24-го или 31-го октября 1930 г.>

Пятница

Дорогой Володя!

Большая просьба: отпечатайте мне несколько (если возможно — …) оттисков Маяковского, очень нужно, — в первую голову для Пастернака и близких. Есть возможность переслать.

Вторая большая: очень внимательно проверьте, это не простые стихи, и достаточно меня будут ругать по существу, чтобы я еще отвечала за опечатки.

Выписываю отдельно.

(Оцените: вместо:

Будь, младенец — Володимир!

Будь, младенцем Володимир!)

Да! Чудо! С Фохта[537] деньги взыскала, но ка-ак! При встрече изображу в лицах.

Сердечный привет Вам и вашим.

МЦ.

Vanves (Seine)

65, Rue J. В. Potin

15-го июня 1938 г., среда

Дорогой Володя,

Обращаюсь к Вам со странной — и срочной — просьбой. Я сейчас (впрочем, уж целую зиму!) ставлю памятник на Монпарнасском кладбище родителям и брату С<ергея> Я<ковлевича>.[538] Теперь нужна надпись — и в последнюю минуту оказалось, что лицо, купившее место, подписалось на французский лад Effront, и это Effront — во всех последующих бумагах пошло и утвердилось — и теперь директор кладбища не разрешает — на плите — Efron, а требует прежней: по мне безобразной, ибо все члены семьи: с тех пор как я в нее вступила, подписывались — и продолжают — Efron.

Тогда я подумала — о русской надписи. Администрация кладбища согласна, но просит нарисованного текста, так как рабочий — француз.

Для русского бы я нарисовать буквы сумела, но для француза — не решаюсь. Хотела было вырезать из Посл<едних> Новостей — по букве — но там шрифты (и величина букв) разные и часто — «fantaisie».[539] Кроме того, не знаю — и нет времени поехать удостоверить (у меня скоро переезд[540] — и уже кошмар) — все ли буквы текста одной величины, или есть — заглавные, напр<имер>

Яков — или ЯКОВ.

— м. б. Вы знаете? На Монпарнасе русских могил — немного, кроме того я — с моей ориентировкой — я, залезши, просто никогда оттуда не вылезу, сама — похоронюсь: самопохоронюсь.

Но просьба еще не в том, а: нарисовать мне от руки прилагаемый текст и послать мне его, а я пошлю — им. И — гора будет с плеч.

Только — постарайтесь узнать у знакомых (должна знать Людмила Николаевна Замятина,[541] но не знаю ее адреса) — все ли буквы одной величины? Это — важно. У меня никакой зрительной памяти — одни сомнения. Впрочем, Вы м. б. — сами знаете, и все знают — кроме меня??

Вот текст. (Буква — 4 фр<анка> 50, поэтому — без отчеств).

Только умоляю — если можно — поскорее и предварительно выяснив соотношение букв.

Здесь покоятся Яков Эфрон

Елизавета Эфрон-Дурново сын их Константин

<Приписки на полях:>

NВ! Володя! Непременно по старой орфографии, ибо 1) умерли они в 1910 г., 2) памятник ставлю — я.

Простите за такое мрачное поручение, но это были чудные люди (все трое!) и этого скромного памятника (с 1910 г.!) заслужили. Сердечный привет Вам и Вашим. Будьте все здоровы и благополучны!

МЦ.

РЕЗНИКОВУ Д. Г.

St. Gilles-sur-Vie, 25-го мая 1926 г.

Милый Дода,

Я не так самонадеянна, и, если бы Вы даже сказали всё (место), первая протянула бы: — ли? (все — ли?) Нет, столько не надо, когда все — это беда. Подумайте, Ваше место — занято. Вы без местопребывания. Вы вытеснены, Вас нет — чту Вам, что мне от Вас остается? (Что мне—знаю: ответственность!)

Любить другую и дружить со мной, — это я сама выбрала (La part du lion.)[542] Любовь — la part du tigre.[543]

Очень рада была бы, если бы Вы летом приехали. (Кстати, где будете?) У нас целая бочка вина — поила бы Вас — вино молодое, не тяжёле дружбы со мной. Сардинки в сетях, а не в коробках. Позже будет виноград. Чем еще Вас завлечь? Читала бы Вам стихи.

Что пишу? Две вещи сразу.[544] Вторую почти кончила, впечатление: чего-то драгоценного — но осколки. (Дода, это чудно! Вы пишете «Поэма Молчанья», а я прочла «Мычанья».[545] Помните, как он мычит? Мычал, п. ч. — увы — уже в прошлом: написала одно письмо и, пиша, чувствовала: из последних жил!) Нет, Дода, не он герой! (Вы не верите в поэмы без героев? Впрочем, сама не верю… Впрочем, сама виновата…)

Рада, что хорошо встретились с моей поэмой Горы. (Герой поэмы,[546] утверждаю, гора.) Кстати знаете ли Вы, что мой герой Поэмы Конца женится, наверное уже женился. Подарила невесте свадебное платье (сама передала его ей тогда с рук на руки, — не платье! — героя), достала ему carte d’identite[547] или вроде, — без иронии, нежно, издалека. — «Любите ее?» — «Нет, я Вас люблю». — «Но на мне нельзя жениться». — «Нельзя». — «А жениться непременно нужно». — «Да, пустая комната… И я так легко опускаюсь». — «Тянетесь к ней?» — «Нет! Наоборот: даже отталкиваюсь». — «Вы с ума сошли!»

Ужинали вместе в трактирчике «Les deux freres».[548] Напускная решительность скоро слетела. Неожиданно (для себя) взял за руку, потянул к губам. Я: «не здесь!» Он: «где — тогда? Ведь я женюсь». Я: «Там, где рук не будет». Потом бродили по нашему каналу, я завела его на горбатый мост, стояли, плечо в плечо — Вода текла — медленнее чем жизнь.

Дода, ведь это стуит любви? И почему это «дружба», а не любовь? Потому что женится? Дружба, я просто больше люблю это слово. Оттого — «дружу».

Здесь два мира: море и суша, именно суша: ни деревца. Море я и не пытаюсь любить, чтобы любить море, чтобы быть вправе его любить, нужно быть или рыбаком или моряком. Поэт — здесь — несостоятельность.

Море, эту отдаленность чувствуя, подлизывается ко мне всеми своими волнами.

До свидания, Дода. Пишите мне хотя бы изредка. — Жаль, что не Вы о «Поэме Горы».[549] Но друзей рознить — не должно. В четверг будем встречать С<ергея> Я<ковлевича>, которого вы все что-то уж слишком долго провожаете. (Один праздничный обед уже пропал, пришлось, с болью сердца, съесть.)

Наши места — места Жиля де Ретца.[550]

МЦ.

27-го декабря 1926 г., понедельник.

В случае с В., на который не сразу ответила.

Я не верю, что, зная меня, можно любить другую. Если любит, значит не знает, значит не знала (не могла бы любить).

Короче: человек могущий любить меня, не может любить другую. И — еще более — обратно. Исключительность ведь не только в исключении других, но и в исключенности из других. Меня в других нет.

Можно любить до меня, и после меня, нельзя любить одновременно меня и, ни даже дружить, еще менее — дружить. Этого никогда не было. Доказательство моей правоты — меня МАЛО любили.

Тем, что Х не перестает любить свою жену, он мне явно доказывает, что я бы не могла его любить. Предвосхищение достоверности.

Трагическая любовь (я люблю, он нет) — либо незнание меня, либо незнание мое. (Знал бы — любил бы, знала бы — не любила бы.) То есть недоразумение. Недоразумение тоже может быть трагичным.

Другой ее вид (он любит, я нет) также не для меня. Ибо если он любит (не возле, не около, меня в упор, именно меня, здесь обману нет) — я конечно его люблю — кто бы он ни был, каков бы он ни был, то есть: и кто и каков уже определяются этой любовью. Любовь ко мне есть любовь к целому ряду явлений и сама по себе—явление.

Всех не любящих меня (ВСЕГО в одном) я сижу и миную. А если не миную (губы, руки) то все-таки сужу и, уверяю Вас! — не себя (за слабость) какая слабость? Еще одна проба силы — сил.

_______

Вас вчера не было, а я была. Жаль. Хотя бы потому не прекращайте, что почти единственная возможность видеться. Дома у меня по-настоящему нет, есть, но меня в нем нет.