журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

чистая часть доски и затылок обращающегося к ней лектора.

Но аудитория не скучала. Ее захлестывала морская стихия. Вокруг тонули и всплывали корабли величиной в одну, две, три и четыре клеточки. Морской бой кипел страстями. Жалко, но нам никто не объяснил тогда, да, может, тогда бы мы и не поняли этого, что роторы и дивиргенции, возникшие в разгоряченном мозгу Максвелла, это тоже страсти, потому что, может, и нет никаких роторов в природе, а есть только жгучее желание объяснить ее сложности. Правда, если „приравнять к нулю“, как предложил наш майор на своей лекции, то, может, все и образуется.

Сколько раз я буду говорить, чтобы ты не пила из моей чашки. У тебя микробы... Ну ладно, так и быть, пей.

Из высказываний пятилетнего внука.

Ты сама не вали дурака.

Из высказываний пятилетнего внука.

Шутки

Парни держались стайкой. Предстоял медосмотр перед обязательной военной службой. Никому не хотелось идти к врачу первым, хоть это и был всего лишь окулист.

И вот в эту минутку затишья с улицы прибежал опоздавший — высокий, красивый парень, начисто лишенный чувства юмора.

— А что, пора идти?

— Конечно, только ты остался. Мы уже все были.

— Раздеваться?

— Да, совсем. И трусы снимать.

Не заподозрив подвоха, парень разделся и в чем мать родила зашел в кабинет к окулисту — женщине.

— В чем проблема? — спросила она, не подняв глаз от стола и не заметив, как застыли руки медсестры, перебиравшей картотеку.

— Ни в чем, — резво ответил парень.

И тут врач взглянула на него. Ее лицо перекосилось то ли от гнева, то ли от смеха, но дальше слов: „Безобразие! Безобразие!"— свидетели не стали слушать. Мало ли как обернется дело. Все передвинулись к соседней двери с надписью „Дерматолог".

Деда, сыграй свои песни, пожалуйста...

Ну, хорошо... Я тогда тебе свои сыграю.

Из высказываний шестилетнего внука.

Закон, как он есть

Ты приходи —

Пахнет солнцем трава,

Мелодия вальса

           звучит вновь и вновь.

Ты приходи,

Я возьму твою руку —

Послушай,

          как в пальцах бьется,

Послушай,

         как в пальцах

                 бьется

                           любовь...

Зал взорвался аплодисментами, и певцу пришлось повторить этот вальс несколько раз. В то время слушателей не баловали музыкой. Эфир был по-прежнему чист, как поцелуй ребенка — ни битлов, ни бардов, никого, кроме признанных классиков.

— Ребята, вы хоть понимаете, что вы поете? — спросили в Обкоме культуры.

— Да, конечно, почему же... Хотя, собственно,...

— Вы понимаете, что вы поете эротику?

— Не может быть!? А что это?

— Не ломайте дурочку. Песня не пойдет.

Институтский оркестр готовился к Московскому фестивалю молодежи. С точки зрения исполнителей и преданных слушателей самодеятельная песня была коронным номером. Может, они и были правы, наверное даже, были, но на фестиваль поехали представители Обкома культуры.

Вперед и вверх!

Шел конец марта и зачет по лыжам. Снег уже сильно подтаял, осел, почернел, кое-где на кочках просвечивала земля. Томительный запах талого снега и прелых листьев забирал последние силы.

Снег налипал на деревянные лыжи, до которых никогда не дотрагивалась ни одна мазь, лыжи намокли и гирями висели на ногах. Трехкилометровая дистанция казалась убийственной. Мне казалось, что я бегу, но получалось,

как во сне, — бежишь и ни с места. Как бы я ни старалась, бабуля, которая торопко шла по тропинке рядом, все время опережала меня. Тропинка и лыжня то сходились, то расходились, но бабуля всегда была впереди.

— Да что ж ты, дитятко, так распалилась-то. Ты сбрось-ка деревяшки да и беги напрямки.

А тут еще и лошадь с санями проехала, окончательно испортив лыжню. Хорошо бы напрямки... Так зачет же...

Когда я вырасту, я поеду путешествовать. Я могу и тебя взять, но ты к тому времени умрешь, конечно...

Из высказываний пятилетнего внука.

Слава

— Прохор, давай! Давай, Прохор! Поливай их! Дава-а-а-й!

Зал ревел от соучастия и восторга. По баскетбольному полю носилась девчонка — плоская, длиннорукая, быстрая, хваткая, ну чистый Прохор-шустряк на какой-нибудь пивной точке, например. Только здесь в дефиците был мяч, не пиво, и она, Прохор, распасовывала его так толково и красиво, что все невольно болели за ее команду, хотя ее команда была нашим противником в сегодняшней игре Новосибирск—Ташкент.

Новосибирский женский баскетбол вошел в Высшую лигу с институтского двора. Не сразу, конечно. В наше время все только начиналось — любимый тренер, друзья-болельщики, неогороженная площадка, бесконечные вечера, переходящие в ночь со светлым, слегка подсиненным небом, и мяч висит в нем, как черная луна. А желтую луну почти и не видно, как, порой, в яркий солнечный день, когда она выходит на небосклон, перепутав свое расписание. Большие победы, их горечь, тяжесть, слава — все это еще ждало впереди.

А теперь вот — институтская команда в Высшей лиге, мы — уже в болельщиках, вокруг, по-прежнему, друзья, и все молоды, как когда-то. И, как когда-то, бескорыстна любовь к спорту. Пусть продлятся эти мгновения...

— Прохор! Дава-а-а-й!

Знаешь, когда ты опускаешь голову, то у тебя шея, как у бабушки, а когда поднимаешь,, то как у меня.

Из высказываний пятилетнего внука.

Он. Ты знаешь, кто самая красивая девочка?

Я. Кто же?

Он. Афина. Она в Пантеоне живет.

Диалог с шестилетним внуком.

Свадьба

Давай представим, что твой дед был принцем, а я — принцессой. И мы нашли друг друга. И у нас была свадьба. А тебя еще не было, совсем нигде не было, даже в воздухе. Ты уж прости, пожалуйста.

Я — белое платье, осиная талия, голые руки, глубокое декольте, прическа от парикмахера.

Он — темный костюм, белая рубашка, темный галстук, прямой взгляд мужчины, решившегося на подвиг или на плаху.

Все вокруг кричат: „Горько! Горько!", — заставляя целоваться на виду у всех. Прекрасная музыка то возносит к небесам, то осторожно опускает на землю, а потом еще дарит танцы. Вокруг опять кричат: „Горько!", потому что вокруг друзья и им нравится