журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

и аккуратно вдавливаю ее в сырой пол. А под этим выдавливаю пальцем: „Ставин. 1943“. У самой стенки — никто сразу и не заметит. А уже к завтрашнему утру раствор схватится намертво. Будет память обо мне... и что бы со мной ни случилось — хоть еще трешку влепят по новой, хоть в карцере сгноят — здесь обо мне память навсегда.

Сейчас, бригадир! Вот последний кусочек утрамбую... На завтра останется метров пятьдесят. Завтра все сделаю. А потом, гражданин майор Шуриков, сажайте еще хоть на десять лет! „Ставин. 1943“.

.. .Что такое? ну-у га-ады! В цех опять въехали вагонетки с бетоном.

Виброрейки смолкли, как по команде.

И в тот же момент вдалеке раздались редкие удары по рельсе. Звонок на поверку. Конец работе.

Никто не смотрит на вагонетки. Все накинули телогрейки и пошли из цеха. У вахты, под березками уже копошилась небольшая толпа — это из одиннадцатого цеха, они всегда за полчаса до звонка шабашат; сходит им с рук такое дело.

Никто из нас не смотрит на вагонетки.

— Неправильно это! — вдруг говорит Батька, досадно матерится и возвращается в цех.

Я тоже матерюсь. Я тоже бегу за лопатой.

— Виноват, хлопчики! — признается бригадир. — Не надо было мне пустые вагонетки тогда отправлять. Простите, не учел...

А вагонетки-то не полные! Значив, чахоточные последнее подчистили — правильно, не пропадать же добру.

И опять: скорей, скорей! Если бетон оставить в вагонетках до завтра — его потом и кувалдой не вышибешь.

У вахты уже вся партия собралась. Орут, торопят.

Похлопывая веточкой по сапогу, подошел сюда начальник конвоя — ему тоже не терпится. Пришел, покрутился возле нас — подался обратно.

— Эй, начальничек! — крикнул кто-то. — Поиграй с тачечкой!

— Иди ты!.. — послал его начальник конвоя и улыбнулся.

Сегодня конвой хороший — понимает, что к чему.

Скорей! Скорей!

Из вагонеток все выкинули. Лежит бетон серой кучей.

— А-а-а! — завопили мы, не сговариваясь.

И давай грузить тачки. Пропадет же до завтра бетон. Нам, конечно, не больше всех надо. Нам, вроде бы, все равно — был звонок, и наше дело сейчас строиться на поверку; за бетон пусть вольняшки отвечают, начальники... Но — жалко: стройка-то наша, собственная. Что у нас, кроме этого, собственного? Своего? Ничего, только стройка.

И снова тачки скрипят по трапам.

И снова завывают виброрейки.

— Давайте, хлопчики! Давайте, родненькие!

Не торопитесь, Александр Николаевич, — надо все по совести сделать...

Руки одеревенели, пальцы отекли до синевы.

Работаю не хуже других. Сам знаю — хорошо работаю, стыдиться нечего... А вот Шурикова боюсь. Боюсь Шурикова! Как подумаю о сегодняшней глупости — виброрейка спотыкается, через крохотный камешек не перетащить рельсу... Боюсь, боюсь... Очень боюсь! Шуриков не забыл про меня — он мне тот суд с радостью припомнит.

А пусть припоминает. Пусть. И чего это я психую?.. Ведь работаю-то хорошо! Можно сказать, отлично работаю...

Шабаш! Теперь законно — шабаш!.. Чуть подправил лопатой; счистил раствор с мотора и с рельсы.

Ноги дрожат, как после поноса.

Вся бригада — еле-еле — потащилась на поверку.

Еще пять километров до лагеря топать.

Батька толканул меня в плечо: „За Родину! За Ста!..“

Валий, валяй, Скиба, — ничего не боюсь.

Солнце спустилось за рощу, и полторы тысячи работяг стоят в тени.

За открытыми воротами лают кобели.

— Перва пятерка, выходи!.. Втора пятерка!.. Третя!.. Четверта!.. Пята!..

Начальнику оперативно-чекистской части лагпункта № 3 гражданину майору Шурикову.

Сегодня, во время работы на объекте, бетонщики из сто двенадцатой бригады — заключенные Ставин и Скиба, имея в виду враждебную пропаганду, выкрикивали комические лозунги, издеваясь над фамилией самого дорогого и любимого человека — гения всех времен и всех народов.

Источник

Новосибирск 1947—1995

Татьяна Мушат

СКАЗКА ДЛЯ ТРЕХЛЕТНЕГО ВНУКА

Жил-был однажды мальчик. Он очень хотел летать. Хотел сверху посмотреть, как все красиво. Но он не умел летать. Он умел бегать, прыгать, даже через веревочку, как большие девочки, а вот летать не мог.

Он видел, что многие летают. Бабочки, например. Как-то раз поймал мальчик красивую красно-желто-черную бабочку и попросил, чтобы она повозила его на своих больших крылышках. Бабочка согласилась. Она была очень добрая. Но не успел мальчик забраться к ней на крылья, как вся пыльца с крылышек осыпалась, и бабочка не смогла даже взлететь.

— Отнеси меня на травку, — попросила она. — А я скажу, кто может тебе помочь. Попроси стрекозу. У нее крылья больше.

Поймал мальчик стрекозу. Крылья у нее были большие, прозрачные, жесткие и, наверное, сильные. И попросил ее, чтобы та повозила его на своих крыльях. Но не успел он забраться на них, как одно крыло хрустнуло и поломалось. Стрекоза взглянула на мальчика, не оборачиваясь, потому что она могла смотреть вокруг, не оборачиваясь, и сказала:

— Трудно помочь твоему горю, но я хочу, чтобы ты отнес меня вон к тому красивому цветку. Может, он меня вылечит. А ты к птице ступай со своей просьбой.

Не мог мальчик поймать птицу. Как ни старался, не получалось. Он даже научился просыпаться и вставать рано-рано и выходить из дома, когда на траве еще лежит блестящая роса и все птицы вокруг громко поют, радуясь солнцу. И вот однажды к нему подлетела очень красивая птичка с красной грудкой и спросила, почему он такой грустный, когда вокруг так весело.

— Потому, что я хочу летать, как ты.

— Ты не можешь. У тебя нет крыльев.

— А ты повози Меня на своих крыльях, пожалуйста.

— Нет, нет, ты очень тяжелый... Ты сделаешь мне больно, не нарочно, конечно. Но постой, постой... Я слышала, что люди могут научиться летать. Да, я определенно слышала это... У людей нет крыльев, но у них есть большой ум. Они могут всему научиться. Или придумать что-нибудь интересное. Разве ты не видел громадных железных птиц, которых придумал человек? Вот я, как ни стараюсь, не понимаю, почему они летают — крыльями не машут, а летят. А человек понимает. Потому что у него есть большой ум... И у тебя есть ум, хоть и нет крыльев. Учись и всему научишься... даже летать. Конечно, даже летать... А земля сверху такая красивая...

Я. Хочешь, я расскажу тебе о своем городе?

Он. Он в России?

Я. Да... там. В