Под самой Москвой - Ирина Романовна Гуро

Я очень хорошо помню и другую ночь. Она была какая-то странная, клочковатая. Клочковатые облака неслись по небу. Клочковатый туман лежал под горой с полуразрушенными стенами древней крепости.

И клочковатой была дорога. Под колеса нашей машины ложились то черные и словно бы болотистые низины какого-то неосвещенного пригорода, то асфальтовые квадраты, облитые несильным светом фонарей. Далеко позади Золотой Рог блестел как плеяда нежно мерцающих звезд. Или это звезды мерцали среди клочковатых облаков?

И все же как-то неожиданно мы оказались в центре города, в мире ослепительного дневного света, излучаемого ночным городом, его витринами, похожими на театральные подмостки, где актеры-манекены навеки застыли в загадочной сцене, смысл которой нужно было разгадывать по собственному разумению.

Движение по улице было таким же, как и днем. Пожалуй, даже безумнее, напряженнее и непонятнее, потому что стадо бизонов, только изредка притормаживаемое светофором, издавало рычание, визг или два-три такта какой-то песенки, звучащие ночью еще более нервно и раздражающе.

Иногда и непонятно как из этого стада вырывались черные большие машины с людьми в военных мундирах, теми, кого зовут здесь иногда с оттенком подобострастия, иногда холодно, нечто вроде: «Чужаки», «Пришлые»…

Большие черные машины, на бешеной скорости ринувшись на красный свет, исчезали, а из стада бизонов нетерпеливее звучали сигналы, похожие то на визг, то на рычание, то на звуки разбитой шарманки.

На оживленном перекрестке мы попали в затор. Машины выстроились тесно, как солдаты на плацу, касаясь друг друга плечами. Там, впереди, что-то стряслось.

Отчаянно сигналя, пыталась пробиться санитарная машина с прожектором над ветровым стеклом. Полицейский наряд очищал ей путь, направляя в объезд стоящих у обочины.

На разных языках повторялось вокруг: «Несчастный случай!», «Задавили!», «Несчастье!» Свистело знакомое французское — «Аксидан!», английское — «Катастроф»…

Мы стали медленно пробираться вперед. Через некоторое время мы попали в мощную волну пешеходов, и она понесла нас к тому месту, где, видимо, совсем недавно произошло несчастье.

Чем ближе мы продвигались к месту, тем больше узнавали, потому что здесь, вероятно, были уже непосредственные свидетели происшествия.

Доносились отдельные фразы, произнесенные то с негодованием и угрозой, то с ужасом, то с жалостью.

— Носятся по городу, как демоны!..

— А что им, а что им?..

— Боже мой, совсем ребенок!

— Провалиться им в преисподнюю!

— Да настигнет их кара аллаха!

И вдруг до меня дошли обрывки какого-то делового разговора, возможно, полицейский давал сведения репортеру:

— Уличный торговец галстуками… Лет десяти… Переходил как положено…

Нетерпеливый голос спросил:

— Машина шла с недозволенной скоростью?

После минутного раздумья первый голос подтвердил:

— Да, разумеется.

Больше я не слушала. Пробивая себе дорогу локтями, я врезалась в толпу. Передо мной стали расступаться, верно полагая, что я какое-нибудь официальное лицо.

Так я очутилась у самой мостовой, у самого того места… Только полицейское оцепление отделяло меня от него.

Между широкими спинами, обтянутыми белым сукном, я увидела пронзительно пустынный, необычно пустынный отрезок улицы и при неистовом дневном свете ночных витрин двух мужчин в белом. Они задвигали тяжелую заднюю дверь санитарной машины.

Она тут же двинулась, втягиваясь в пробитый уже дюжими полицейскими коридор среди гудящего, визжащего стада у светофора. Светофор мигнул зеленым оком. С воем облегчения первые машины устремились в брешь…

Через несколько минут все приняло свой нормальный вид. Ожила улица, на разные голоса завел свою ночную песню город. Зашуршали машины, завизжали сирены, а вдали временами слышалось как бы неумолчное стрекотанье швейной машинки.

ХАМСИН — ВЕТЕР ПЯТИДЕСЯТИ ДНЕЙ

К ленчу в отеле миссис Маргарет Конвел спустилась уже готовая к выезду: мы отправлялись к пирамидам, и на ней был «костюм для пустыни». Белые шорты, спереди со складочкой, заглаженной навечно и такой острой, что ею можно было порезаться. Белая блузка без рукавов. Белые туфли на пробковой подошве. И соломенная мужская шляпа с двумя козырьками спереди и сзади. Наш попутчик, молодой инженер Миша Кузнецов сказал, что точно такую шляпу носил его прадедушка в Одессе. И называлась она интересно: «здравствуй — прощай».

Зной ощущался как вязкая масса, в которую влипаешь целиком, так что в легкие не попадает ни глотка воздуха. Эта масса полупрозрачна. Можно видеть, но сквозь какую-то пелену, зыбкую и горячую.

Оазис кончился так внезапно, мы были совершенно не подготовлены: это оказалось сильнее, чем можно было предполагать…

— Я чувствую, как кровь закипает у меня в жилах, — сказала спокойным голосом миссис Конвел.

— Такого не бывает. Это всего лишь образное выражение, — ответил Кузнецов, который жил здесь уже два года и не знал, когда уедет. — И вообще это еще цветочки на пороге пустыни, — добавил он.

«Порог пустыни» — это было сказано точно. Он очень хорошо ощущался. По ту его сторону — побережье с неистовыми субтропическими красками, огромный город, разбежавшийся по каменистому плато, райское место — дворец Рас-эт-Тин в пальмовой роще, среди цветущих ярко и крупно кустарников.

По эту сторону — только необозримое песчаное пространство, знойное марево, в котором смутно, непонятно, далеко или близко, вырисовываются очертания ступенчатых пирамид.

Юноши в архаичных костюмах кочевников подвели нам верблюдов под нарядными седлами, обитыми красным бархатом с золотой бахромой, как в ложе Большого театра.

Верблюды опустились на колени, и мы взобрались на роскошные седла, показавшиеся нам опасно неустойчивыми. Я поискала подпругу, но не нашла. Замыкающего верблюда нагрузили бурдюками.

— Вода! — многозначительно объяснил Ам-Рами, мрачноватый пожилой араб в белой чалме, возглавлявший наш маленький караван.

Это звучало внушительно… Нам предстояло путешествие в пустыне.

Двое юношей — погонщики верблюдов — были важны и молчаливы, словно служки в мечети. Мы уже познакомились с ними. Старший Муджахид, студент, и младший — Рахман, мойщик заправочной станции, сыновья Ам-Рами.

Непривычная валкая верблюжья поступь