Сергей Волков - Красный террор глазами очевидцев

- Однако вы, вероятно, что-нибудь да чувствуете за собой?

- Ровно ничего.

- Гм. Все так говорят. Но, впрочем, возможно, конечно, что это и простое недоразумение, донос. Хотя у нас каждый донос сперва проверяется агентурой и лишь после этого производятся аресты.

- Да, товарищ, но кто эти агенты, которым вверяют судьбу людей?

Мне вспомнились арестовавшие меня матросы.

- Агенты? - Следователь пожал плечами. - Да, конечно, есть разные, - уронил он. - Но ведь следствие-то ведется следователями, проверенными коммунистами, юристами. Одним словом, все выяснится. Беспокоиться вам нечего. Посидите дня два и отпустят, если за вами ничего нет.

Разговор со следователем несколько ободрил меня. Может быть, и в самом деле все эти толки о чрезвычайке и ее застенных ужасах и произволе преувеличены, подумал я. Ведь вот есть же здесь и следователи, такие, как этот молодой человек, студент, производящий впечатление корректного и интеллигентного человека. Я стал ощущать некоторую надежду. В будущем я убедился, что студенческую фуражку здесь трепали и позорили субъекты, ничего общего с университетом не имевшие.

От следователя меня повели к коменданту. Комендант, молодой блондин, извлек регистрационную карточку красного цвета и начал вписывать туда требуемые сведения обо мне. В комендантской находилось несколько агентов, по большей части юношей. Они делились впечатлениями о каких-то удачных обысках и раскрытых «делах».

- А ты знаешь, Сенька, - обратился к коменданту один из юношей. - У Лёни есть кокаин. Целых пять грамм.

- Уступи грамм, - оторвался комендант от регистрационной карточки, обращаясь к тому, кого звали Лёней.

- Заплати 200 рублей.

- Вот сволочь! Спекулянт! Ведь я отлично знаю, за что ты получил кокаин. Он тебе и двух копеек не стоит.

- Ничего ты не знаешь. Во всяком случае, он мой, и я могу за него выручить по 200 рублей за грамм.

- Да ничего ты и не будешь выручать. Сам вынюхаешь весь.

Матрос, приведший меня, вмешался в разговор:

- Что вы при постороннем человеке торговлю завели! Отправьте его в камеру, а там разглагольствуйте.

Комендант дописал листок, и меня увели.

В камере

Меня провели через ворота на обширный двор дома Левашева. Когда-то тут помещалась женская гимназия. Обширный двор, на котором резвились юные девицы, был тщательно выметен арестованными, которые и сейчас, при наступлении сумерек, возились с тачками и метлами. Посредине двора, на борту безводного фонтана, сидел часовой, от времени до времени ворчливыми выкриками понукавший работавших. Я обратил внимание на то усердие, с которым все эти представители интеллигенции и буржуазии выполняли свою черную работу. В самой работе, конечно, ничего позорного или унизительного нет, но мне тогда же бросилось в глаза то злорадное пренебрежение, которым наши тюремщики подчеркивали жалкое и зависимое положение узников. Я обратил внимание на небольшого, с всклокоченными волосами, обильно обросшего бородой арестованного. Он нес полное ведро сора, высыпал его, а затем принялся мыть и чистить песком это ведро около крана. Я узнал в нем профессора Щербакова.

В это время во двор ввели партию арестованных человек десять. Все они были запыленные и усталые. Вороты запачканных тонких сорочек были распахнуты, по небритым щекам струился пот. Эти пришли с работ. Меня проводили через двор в помещение для арестованных. Меня принял караульный начальник и повел по коридору. У дверей одной из камер он остановился.

- Комиссар камеры, - крикнул караульный начальник. - Примите арестованного.

Я вошел в камеру. Когда-то здесь был класс. Теперь комната была разгорожена деревянной перегородкой, доходившей до половины стены, на две части. В каждом отделении вдоль стен были расположены деревянные козлы - нары. Между нарами стоял стол, вокруг которого сидела группа арестованных. На окнах я заметил решетки, по-видимому недавно вставленные. Я вспомнил, что во дворе я видел еще несколько решеток, над которыми возились плотники. Мне вспомнились слова поэта:

Мы села - в пепел, грады - в прах,

В мечи - серпы и плуги!

…И школы - втюрьмы, пронеслось в моих мыслях. Между тем тот, которого караульный начальник назвал комиссаром, предложил мне следовать за собой. Во втором отделении за перегородкой он приказал мне сесть и извлек из-под тюфяка своей койки (остальные арестованные спали на голых досках) большую книгу, служившую когда-то классным журналом, страницы которого пестрели фамилиями бывших питомиц моего узилища.

Комиссар начал меня допрашивать. Вокруг нас столпилась группа арестованных, молодых людей, одетых во френчи и гимнастерки, производивших впечатление военных. Как оказалось потом, это были красноармейцы, юноши из интеллигентных семей.

- За что вас арестовали? - строго спросил комиссар.

- Я и сам не знаю. Мне говорили, что через дня два отпустят.

Взрыв дружного хохота покрыл мои слова.

- Так вы арестованы на два дня? - заливался хохотом один из красноармейцев. - Поздравляю вас. А вон тот, - он указал на сидевшего около окна молодого еврея-студента, - арестован был на полчаса. Так и сказали: посидите полчаса. А сидит он уже, слава Богу, второй месяц. А еще сам сотрудник «чеки». Сколько же это сидеть они будут, если на два дня их посадили? Высчитай-ка, комиссар!

- Да, - добавил другой красноармеец. - Нас здесь восемь человек. Советские служащие мы, красноармейцы. Как свидетелей вызывали. Мы просидели полдня в ожидании допроса. В это время явился какой-то член президиума или заведующий отделом, увидел нас и спросил, что мы здесь делаем. Мы и ответили, что вызваны по делу такого-то свидетелями. «Ах, вы по делу такого-то, - закричал, - арестовать их всех!» Вот и сидим уже три недели.

- А обвинение вам предъявили? - спрашиваю я.

- Обвинение? Нас даже не допрашивали. Так вот сидим и гнием. А сколько будем сидеть - никто не знает.

- Чего там не знать. Пока не «разменяют» и будем сидеть.

- Разменяют? - спросил я.

- А вы не знаете, что это значит? Объясни-ка, Заклер, ты же комиссар.

Новый взрыв хохота.

- А это, видите ли, - начал Заклер, - в Одессе недостаток в мелких деньгах ощущается. Так вот и открыли здесь меняльную контору. Как к затылку вам кольт приставят, так череп на кусочки и разлетится.

К столу подошел брюнет интеллигентного вида, по-видимому, еврей.

- Как вам не стыдно человека разыгрывать, - сказал он. - И без того тяжело ему, а вы еще и терроризируете. К чему это?

- Надо с него допрос снять, товарищ литератор, - важно заметил Заклер.

- Вы контрреволюционер? - обратился он ко мне.

- Я? Нет, не думаю.

- Дело в том, что я вам советую лучше во всем нам сознаться. Мне кажется, я вас знаю. Вы были добровольцем?

- Я? Никогда не военной службе не состоял.

- Рассказывайте. Значит, в варте98 были. Ты запомнил их лицо, Симонов? - обратился он к одному из юношей-красноармейцев.

- Я никогда в варте не служил, - возразил я.

Симонов, подбоченившись, подошел ко мне и с глубокомысленным видом уставился на меня. Но затем тут же фыркнул и отвернулся.

Рассмеялся и сам Заклер, не выдержав принятой роли. Я догадался, что меня, как новичка, попросту разыгрывали.

- Я вам еще раз говорю, прекратите эти издевательства, - сказал вступившийся уже за меня литератор. - Вы им не отвечайте, товарищ. Они такие же арестованные, как и я с вами.

- И в самом деле, неужели у вас, господа, совести нет, - отозвался благообразный старик с открытым ясным взором, сидевший в глубине комнаты на дощатых нарах. - Неужели вы не считаетесь с самочувствием человека? К чему усугублять его горе.

- Ну ладно, - добродушно заметил Симонов. - Вы нас простите, товарищ. В этом проклятом месте от тоски не знаешь, что делать с собой. Вот мы каждого новичка и допрашиваем. Все же развлечение.

- Хорошее, нечего сказать, развлечение, - заметил литератор. - Идем, товарищ, я вас около себя на нарах устрою. В том отделении спокойнее. А здесь эта несчастная молодежь просто жить не дает.

Через некоторое время мой покровитель усадил меня на нарах и стал вводить меня в курс режима чрезвычайки.

- Конечно, - говорил он, - вам сейчас не до еды. В первый день я в рот ничего не брал и есть вовсе не хотелось. Но ко всему привыкаешь. Главный вопрос - это хлеб. Хлеба дают 1/4 фунта утром. И это на целый день. Затем ложечку сахара, а часов в 7 - борщ, состоящий из одной капусты. На такой пище неделю не протянешь. Надо свою пищу иметь. Многие получают посылки из дому. Передача два раза в неделю, по средам и воскресеньям. Но половину эти мерзавцы растаскивают. Караульные и «менялы» - расстрельщики тоже. Вижу, что у вас никаких вещей с собой нет. Ну, ничего, я вам свое пальто дам.

К нам подошел худощавый арестованный, брюнет с бородкой. Он мне также сказал несколько слов одобрения.