журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

мне, пытался помириться. И я не таил на него зла. Даже понимал его кое в чем. Жил он без отца, с матерью, которая работала уборщицей, с несколькими малолетними братьями. Надо было ему во что бы то ни стало кончить школу, а склока с учительским начальством могла очень повредить ему на экзаменах. Был он в житейском плане умудреннее, чем я. Может, потому и не ответил на оплеуху. Или просто пожалел меня. И я даже виноватость чувствовал за ту „сцену из рыцарских времен" в раздевалке.

Но как бы то ни было, а сцена эта положила между нами рубеж и переступить его я не мог. И простить Гошку до конца не мог.

До сих пор иногда грустно, хотя, казалось бы, дела давно минувших дней. Впрочем, так ли уж давно минувших? Луна, по крайней мере, светит в точности, как в те вечера...

Но не хочется мне кончать эту повесть рассказом о грустных событиях. И я возвращаюсь в детство, в тот год, когда мне было двенадцать лет. В один обыкновенный январский день.

9

Недавно закончились каникулы. Все праздники миновали, а впереди еще не меньше двух месяцев сплошной учебы. То есть бесконечность. К тому же сломались лыжи, теперь не покатаешься. На новые лыжи денег, конечно, нет. Те, что прислал отец, ушли на продукты. Мама не работает, сидит с Леськой, которого не берут в детский сад, у отчима зарплата — кот наплакал. Кроме того, он (отчим, а не кот) приносит ее не всю, зарплату эту. Всегда у него то „заем“, то „подоходный налог". А сам каждый вечер приходит поддатый, придирается к маме и ко мне... В такой вот унылости начинался у меня тот январский день. Пасмурный, не холодный, но какой-то промозглый.

Учились мы, шестиклассники, во вторую смену, с двух часов.

Год назад наше семейство переехало на улицу Грибоедова, и меня записали в школу номер двадцать пять. Ничего школа. И ребят в ней оказалось много знакомых (потому что улица Герцена неподалеку), и многие учителя знали по прежней работе моего отца. Помнили и Сергея с Людмилой — отличников.

Я, в отличие от старших брата и сестры, отличником не был. Наоборот. В прошлом году схлопотал даже переэкзаменовку по математике. И сейчас у меня с математикой были крупные нелады. Шагая в школу, я размышлял, что, если Мария Дмитриевна сегодня вызовет, „пара" неминуема. А вызовет наверняка — в этой четверти она меня еще не спрашивала.

С улицы Грибоедова я' свернул на Смоленскую. Снег был серый, небо серое, настроение — само собой. И вот тогда-то в этой серости мелькнул золотой проблеск.

У забора в сугробе торчала выброшенная елка. Сухая, наполовину осыпавшаяся, с тусклыми серебристыми нитками порванной мишуры. А среди веток — словно солнечный зайчик.

Я пригляделся. Нет, не солнечный, а лунный! Там висела забытая елочная игрушка — позолоченный картонный месяц. Носатый, глазастый, улыбчивый. Давний знакомый, герой моих сказок.

Он был ростом с мизинец.

Я сдернул варежку, полез сквозь сухие иголки и спас месяц от одиночества. Положил его на ладонь. От него словно тепло пошло. По руке, по мне по всему. И жизнь стала светлее. Появилось настроение, похожее на тихую улыбку. Я осторожно надел варежку.

Но маленький месяц недолго жил в моей варежке.

На углу Смоленской и Первомайской, у деревянной начальной школы номер двадцать шесть, я увидел понурого пацаненка. Класса из второго или третьего. В лопоухой шапке, в большом (наверное, от старшего брата) пальто, с потрепанным портфелем на веревочке через плечо. В разлапистых подшитых валенках. Этакий Филиппок. Он потерянно топтался у школьной калитки.

Мне показалось, что лицо у мальчишки замурзанное и с полосками от слез. Неприятности, видать...

Я глянул мельком и хотел пройти мимо. Потому что мало ли у кого в школьной жизни неприятности. Что тут поделаешь? Но на миг мы с мальчишкой встретились глазами. И у него в зрачках мелькнуло что-то такое... Ну, вроде как несмелая просьба о сочувствии.

Я остановился. Снисходительно, с высоты своих шести классов спросил: — Опоздал, что ли?

Он ковырнул валенком затоптанный снег. Засопел и глаза — вниз.

— Не пускают?

— Ага...

Был в ту пору в школах такой идиотский обычай: если опоздаешь, тебя не впускают в школу до следующей перемены. А потом, естественно, волокут к завучу. В начальных школах вторая смена начиналась раньше, чем у нас, и здесь, в двадцать шестой, уже шли уроки. Ясно, что несчастный Филиппок не успел к звонку — и вот...

Но ведь он же малыш еще! А на улице... Ну, мороза, конечно, нет, но и не лето. Пойти бы мне, забарабанить в дверь: „Какое вы имеете право держать на холоде человека! “

Нет, на такую шумную акцию протеста я тогда не был способен. Это потом уже меня — взрослого — не раз обвиняли в попытках развала советской педагогической системы, когда я заступался за ребят перед школьным начальством. А в шестом классе я еще не набрался такой наглости.

Я сделал другое. Вынул позолоченный месяц, сдернул с мальчишки дырявую рукавичку. Вложил свою находку в его влажную ладошку. Шепнул:

— Держи.

Мальчишка глянул из-под шапки, мигнул. Сжал кулачок. А я пошел, жалея уже об этом секундном и даже непонятном для себя самого движении души. Зачем отдал месячонка? Ведь он был явно мой!I Сама судьба послала его мне из давней сказки. На счастье. А я отдал его первому встречному. Теперь уж точно не миновать беды.,.

Сзади послышались шлепающие шаги, частое дыхание. Это Филиппок догнал меня, взял за рукав. Глянул снизу вверх из-под нахлобученной шапки. Рожица неумытая, а глаза блестящие. Он сказал шепотом, но внятно:

— Большое спасибо.

Это — явно вопреки уличной мальчишечьей этике. Такая воспитанность была совершенно не в ходу.. Мальчишке следовало (если даже он и был благодарен) молча посопеть, пожать плечами, а, возможно, и буркнуть вслед:

— Чокнутый, наверное...

А он — вот как!

— На здоровье, — промямлил я растерянно. И лишь тогда вспомнил, что я — старший. — Ладно, катись в школу. А то и на второй урок опоздаешь.

— Ага! — Он опять блеснул глазами, весело и хитровато. И большущими своими валенками зашлепал к школьной калитке.

А я двинулся к своей школе, и не было больше сомнения и дурацких предчувствий. Наоборот, казалось теперь, что мой подарок — добрая жертва судьбе. Может быть, картонный месяц и правда принесет удачу