«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина - Фаддей Венедиктович Булгарин

Извините меня перед Строевым, что я не писал к нему. Мне писать письма – смерть. И это письмо – кража времени от журналов. Воспользовался головною болью, чтобы напороть к вам – и устал до смерти. Простите!

Весь ваш Ф. Булгарин

СПетербург. Сентября 27 дня 1826.

NB Что Полевой? Утолил ли злобу свою противу меня или все еще пышет местью и бранью?[290] Я для него служу фокусом, в котором сосредоточиваются все лучи его гнева и злобы противу целого мира! Удивительно! – Кто ни пишет противу – я все виноват.

NB NB Если б вам пришлось цензировать мою статью в Петербурге для вашего альманаха – в таком случае перепишите ее, но не подписывайте в рукописи моего имени, а имя тиснете после. Эта статья была одобрена старою цензурою. В новой цензуре у меня есть личный враг, вроде Полевого, Анастасевич[291], который, может быть, захочет мстить мне. Мои журналы не будут у него – но при случае он, верно, захочет потормошить меня.

О сем обстоятельстве уведомьте меня – где будете цензировать.

5

СПб.

Вспомните, почтеннейший, ту минуту, когда я предложил вам сотрудничество. Вспомните, что вы обещали доставлять нам оригинальные статьи по сороку рублей за печатный лист, и между прочим несколько переводов. Я сказал, что во всем полагаюсь на вашу деликатность и надеюсь, что вы не будете помогать нам одними переводами. Теперь, когда нам должно кончить расчет и условия, сосчитайте, почтеннейший, много ли вы прислали оригинального, исключая статьи о восточной словесности г. Ознобишина.

Удерживаюсь от всяких комментариев и честь имею объявить вам на ваше требование о возвращении ваших статей, как писать историю географии[292] и о первых метах Шлецера, что они находятся не у меня, а у Н. И. Греча. Он прямо отвечал мне, что начала статей без конца никогда не печатает, а потому ожидает от вас окончания оных. Он же прибавил, что статьи из Риттера о прозябаемых и проч. вовсе не намерен принимать в счет нашего условия, ибо [за] перевод из старой книги нельзя платить по сороку рублей, и то без нашего выбора. Для переводчика и та выгода, что мы поместили ее предварительно до выхода в свет книги[293]. Что касается до вашей статьи о русских[294], то должно сознаться, что издавать книгу и особенно[295] продавать отпечатанные листы почитаю я таким сотрудничеством, на которое я никогда не решился бы!

Но у всякого свои правила, и я, невзирая на все это, ожидаю от вас окончательного с нами расчета и желаю вам всяческих успехов на поприще журналиста[296], будучи готов содействовать вам всеми зависящими от меня средствами. Я уверен, что вы, будучи журналистом, станете требовать от своих сотрудников гораздо более твердости в слове и в исполнении обещаний. Вы видели, как я с вами поступал; на первое востребование сообщил вам мою статью для альманаха и вовсе не полагал, чтобы наше сотрудничество кончилось присылкою нескольких переводов из книг, вами переводимых. – Но дело сделано, я не ропщу и, будучи чужд всяких неприязненных чувствований, напротив того простираю вам руку для дружеского союза к общему благу на поприще словесности. Только по моей опытности и старшинству в летах осмеливаюсь дать совет, а именно, что аккуратность в денежных расчетах и добрая вера должны быть главными качествами журналиста, который примером своим должен водворять проповедуемую им нравственность и в молодых писателях возбуждать к себе уважение. Объявление ваше, как мне сказывал Кеппен, что вы будете платить по сту рублей за лист – есть несбыточное дело! Поживете, увидите. Извините за откровенность мою. Это господствующее качество моего характера. Я так взрос, так и состареюсь. Я не могу ничего носить на душе неприятного – что думаю, выскажу; душе легче, и я спокоен[297]. Этим я нажил себе врагов, но имею зато истинных, пламенных друзей. Уверяю вас честью, что я противу вас теперь ничего не имею и готов помогать вашему журналу. Да будет проклята зависть и ее поклонники! Будьте здравы!

NB. Портрет Шлецера сделан с гравир[овкой] в Геттингене и находится у Д. И. Языкова.

Ваш преданный Ф. Булгарин

29 ноября 1826

6

СПетербург 29 января 1827

Милостивый государь Михаил Петрович

Получив от вас громоносное письмо, в котором вы изволили писать, что приведены в негодование моею искренностью, я заблагорассудил замолчать. Ныне, когда вам угодно, чтобы я писал к вам, – принимаюсь за перо. Вы от меня изволите беспрестанно требовать статьи о Шлецере, хотя, кажется, я имел честь уже писать к вам, что я оной вовсе не получал. Мне кажется, что вы изволили послать оную к Н. И. Гречу, у коего она, без сомнения, хранится, в ожидании окончания. Получив ваше письмо, я немедленно сообщил ему, при моей просьбе отослать вам статьи, что он, вероятно, исполнил. Напрасно вы, милостивый государь, изволили сделать намек, во 2-м нумере вашего журнала, будто бы «Пчела» что-то прожужжала вам неприятное[298]. Объявление ваше напечатано, а Греч сделал примечание на счет г. Воейкова, который, быв с ним в сотрудничестве, обманул его обещанием содействия собратий своих, поэтов[299]. О выходе в свет вашего журнала также сказано было хорошо, а об особе вашей везде с надлежащим уважением[300]. К нам уже успели прислать несколько критик на «Московский вестник», а между прочими поэт, подписавшийся Калистратом Черемохиным из сельца Боевки, прислал жестокую вещь и уведомляет, что писал к вам под сим же именем. Но мы ничего не печатаем в предосуждение ваше, не для того, чтобы критики могли унизить достоинство вашего журнала, но для того именно, что при новорождающемся издании они могли бы произвесть неприятное впечатление и отвлечь некоторых наших старых читателей и почитателей от подписки, а мы сего вовсе не желаем, напротив того, сами рекомендуем и имеем на сие письменные доказательства. Итак, милостивый государь, прошу вас не считать ни меня, ни Николая Ивановича Греча в числе ваших противников или недоброжелателей, а напротив того, надейтесь как на верных сподвижников и союзников в одном общем деле, т. е. распространении истинного просвещения, нравственности и доставлении публике приятного и наставительного чтения. Я человек кабинетный, не мешаюсь ни в какие интриги и не буду никогда игралищем чужих страстей. Вредить вам не имею ни склонности, ни охоты, ни даже силы, ибо вы мне не помешаете, а в России