Третий Рейх. Война: до критической черты. Книга I - Олег Юрьевич Пленков

войны, когда военные в лице «двойного солнца» (фон Гинденбург, формальный начальник Генштаба, а на самом деле главнокомандующий, и фон Людендорф, формальный генерал-квартирмейстер, а на самом деле начальник Генштаба), а не кайзер или канцлер, были настоящими хозяевами положения, — не повторилась. Следовательно, генералам в 1939 г. осталось только исполнять приказы или уйти в подполье и там начать борьбу против нацистского режима. Ясно, что к этому были готовы немногие. В этом нет ничего удивительного, поскольку в немецком общественном мнении и в армии мотивация войны против Польши была признана достаточной по следующим важным причинам: во-первых, проведение новых границ и ревизия Версальских установлений были постоянной целью внешней политики Германии, настойчивое требование которых во многом обеспечило Гитлеру поддержку немецкого народа. Даже в период Веймарской республики, когда Штреземан отказался от прямого ревизионизма, немцев не оставляла мечта о возвращении Данцига, территории «польского коридора», восточной части Верхней Силезии. 26 января 1934 г. Гитлер заключил с Польшей договор о ненападении только для дезориентации мировых держав; впрочем, сейчас ясно, как он относился к любым договорам. Во-вторых, сенсационный аншлюс Австрии (впервые в истории Европы одно государство было присоединено к другому мирным путем), триумфальное присоединение Судетской области после Мюнхенской конференции, возвращение округа Эйпен-Мальмеди и даже коварное расчленение Гитлером Чехословакии подтверждали мнение немцев о том, что польская кампания завершится триумфально — удовлетворением «справедливых немецких требований». В-третьих, геббельсов-ская пропаганда ни на миг не прекращала массированного давления на немецкое общественное мнение, беспрестанно «разоблачая» польские злодеяния в отношении местных фольксдойч. По этой причине заявление Гитлера 1 сентября о том, что он испытал все средства, прежде чем обратиться к войне, встретило у большинства немцев полную поддержку и понимание. Как вспоминал американский журналист Уильям Ширер, «если во всем мире считали, что Германия нарушила мир, то в Германии, наоборот, большинство полагало, что виновата Польша»[166]. Гитлер, со своей стороны, умело усиливал это впечатление. Незадолго до начала войны он сказал: «Отношения с Польшей стали невыносимыми. Моя политика в отношении Польши до сих пор противоречила воззрениям нашего народа. Состояние напряженности на длительный срок нестерпимо. Инициатива не должна перейти в другие руки. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2–3 года. Нельзя же вечно стоять друг против друга с винтовкой на боевом взводе. Предложенное нами компромиссное решение потребовало бы от нас изменения нашего мировоззрения и жестов доброй воли. С нами снова заговорили бы на языке Версаля. Возникла бы опасность потери престижа. Мы стоим перед лицом суровой альтернативы: либо нанести удар, либо быть раньше или позже уничтоженными»[167]. Разумеется, миф о навязанной Германии войне поддерживали армия, партия, пропаганда и МИД. Последнее даже издало «Белую книгу» о причинах польской войны, в которой только поляки обвинялись в войне, а также приводились «случайно обнаруженные» тайные документы, которые однозначно указывали на злодейские намерения поляков. Даже осведомленные люди очень мало знали о том, что происходит в Польше — большинство было уверено, что вступление вермахта в Польшу последовало вследствие нападений поляков на фольксдойч. Некоторые современники передавали: большинство немцев было уверено в том, что истинным виновником войны является Англия, преследовавшая свои собственные цели[168]. По всей видимости, и сам Гитлер искренне верил в то, что правда на стороне Германии — иначе он не пошел бы на чудовищный риск войны на два фронта. На Западе Германия имела слабые силы, и ее граница практически не была укреплена. Генерал Фридрих фон Меллентин писал, что после знакомства со знаменитым Западным валом или широко разрекламированной «линией Зигфрида» он понял, какой опасной игрой была Польская кампания и как серьезно рисковало немецкое командование. Второсортные немецкие войска, оборонявшие вал, были плохо вооружены и недостаточно обучены, а оборонительные сооружения были далеко не такими неприступными, какими их изображала пропаганда[169].

Огромное большинство немцев было огорошено известием о начале войны; генерал-полковник Йодль вспоминал, что в начале сентября ни один военный не знал точно, идет ли речь о попытке принудить поляков к переговорам силой или о начале войны. Это свидетельствует не столько о хранении военных секретов в Третьем Рейхе, сколько о продуманной и хорошо организованной пропаганде. Именно она способствовала возникновению у немцев односторонних и неверных оценок как намерений противника, так и целей Гитлера; не в последнюю очередь она способствовала усилению страха, который был на руку Гитлеру и способствовал некоторой солидарности немцев. За два дня до начала войны Томас Манн отмечал в дневнике: «У Гитлера нет никаких намерений вести войну»[170]. Даже СД в своих «Вестях из рейха»[171] не проронила ни слова о состоянии настроений в стране в связи с началом войны — очевидно, немцы были в смятении. Карточная система распределения продуктов питания была введена сразу, но поскольку нормы выдачи продуктов были достаточными, то их восприняли как обычную меру предосторожности, а не как знак приближающейся катастрофы. Тем более что в конце сентября нормы еще и подняли. Эйфория от победы над Польшей не длилась долго — уже 3 октября генерал фон Лееб в дневнике отмечал: «У немцев настроение плохое — никакого энтузиазма, никаких знамен над домами. Все ждут мира, люди сознают бесполезность войны»[172]. В немецком народном характере было нечто такое, что выдавало склонность немцев к героизации своих государственных деятелей, к вере в их всемогущество, в то, что они способны на невозможное. Вследствие этого многие немцы свято верили, что и этот конфликт с Западом Гитлер сможет уладить мирным путем, а когда сделать это не удалось, то немецкое разочарование удалось сломить лишь следующими громкими военными победами.

Польша была повержена, мир с СССР был гарантирован договором, Англия и Франция ничего не предпринимали и вели себя тихо, вермахт ожидал приказов. Немецкая общественность ждала возвращения из армии солдат и не могла себе представить, что вскоре дело примет совершенно другой оборот[173]. Большинство немцев (и солдат вермахта) было убеждено, что декларация о мире последует еще в 1940 г., поражения вермахта никто не предвидел и даже не мог себе представить. Трудности, связанные с войной, начали уже воспринимать философски, тем более что пропаганда постоянно твердила о гораздо худшем положении с продовольствием в Англии и Франции. СД передавала, что даже блестящая победа над Польшей не принесла воодушевления войной — страх отступил, но желание скорейшего мира осталось превалирующим[174]. Этим желаниям, однако, не суждено было сбыться.

Война на Западе и немецкое общество

«Победу, изложенную во всех подробностях, трудно отличить от