Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - Балинт Мадлович

и всепроникающего характера, форсирования в обществе идеологической программы слияния сфер и поддержания ее в течение десятилетий[160]. Но даже здесь мы можем наблюдать, что если коммунистический режим захватывает общества, которые далеко продвинулись в плане разделения сфер социального действия, часть более раннего цивилизационного наследия впоследствии играет свою роль, несмотря на то, что общее регрессивное влияние коммунизма неоспоримо. Примером тому служат прибалтийские страны: почти пять десятилетий советской оккупации не смогли уничтожить их западно-христианские корни и превратить их в патроналистские страны, такие как Россия и православные государства-правопреемники. Нахождение их в составе Советского Союза не привело к ассимиляции в православную цивилизацию[161].

Схема 1.4: Схематическое изображение эффекта жестких структур. Темно-серый цвет обозначает первопричину, обычный серый – вытекающий из нее тип личных отношений, светло-серый – институциональные последствия, а самый светлый серый – системный дефект, вытекающий из двух последовательностей

На Схеме 1.4, как и на двух предыдущих, мы можем представить в виде ряда взаимосвязанных явлений, какие базовые структуры возникли в результате объединения социальных и управленческих структур, существовавших до смены режима, с формальными институтами после смены режима. Отправной точкой является отсутствие разделения сфер, которое существовало в формально-демократической среде. Это не означает, что посткоммунистическое развитие сразу привело к появлению образцово-либеральных демократических институтов. Произошло как раз обратное: посткоммунистические страны попытались перенять и официально утвердить западные институты, включая многопартийные выборы, конституционное разделение ветвей власти и юридическое признание системы свободного предпринимательства (а также прав человека). И все же вопрос заключается в том, сопровождался ли демократический прорыв антипатрональной трансформацией или нет [♦ 7.3.4]. Нижние рамки на Схеме 1.4 в идеальном виде представляют, чем оказались формальные институты в отсутствие антипатрональной трансформации, то есть в условиях, когда на уровне акторов рудиментарное разделение сфер или его полное отсутствие преобладали. Таким образом, она показывает, как унаследованные социальные и управленческие структуры зажили своей жизнью, освободившись от давления бюрократической махины коммунистических систем.

Схема 1.5: Культурная карта мира, созданная на основе данных четвертой волны Всемирного обзора ценностей (1996 год) с обведенными контуром поскоммунистическими странами. К традиционным ценностям принадлежат религия, почтение к власти, традиционные семейные ценности. Секулярно-рациональные ценности подразумевают меньшее внимание к религии, традиционным семейным ценностям и авторитету. К ценностям самовыражения относятся защита окружающей среды, толерантность, запрос на участие в политической и экономической жизни, а к ценностям выживания – экономическая и физическая безопасность. Источник: WVS Database – Findings and Insights. 23.10.2018. URL: http://www.worldvaluessurvey.org/WVSContents.jsp.

После исчезновения коммунистических бюрократий, которые сформировали личные связи задолго до смены режима, эти связи начали действовать в новых институциональных рамках:

• Неформальные сети. Как в феодальную, так и в коммунистическую эпоху отсутствие разделения сфер социального действия и формальное институциональное устройство дополняли друг друга. До появления коммунистических режимов феодальные институты (включая государство и церковь) подпитывали картину мира доиндустриального общества, тогда как коммунистическая бюрократия явно и открыто объединяла сферы социального действия и соответствующим образом управляла людьми. Так, в политических системах, существовавших до смены режимов, доминировали формальные институты, а неформальные отношения, хотя и были важны, возникали либо внутри формальных иерархий (как среди феодальных сеньоров), либо формировались на основании формального статуса и полномочий соответствующих лиц (как в случае коррупционных сетей, также известных как «блат», которые возникали вокруг распределителей благ в коммунистическую эпоху [♦ 5.3.5])[162]. После смены режима вновь созданные институты, представляющие разделение сфер социального действия, разошлись с социальной реальностью. Это хорошо демонстрирует культурная карта Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля за 1996 год, представленная на Схеме 1.5[163]. Ось ценностей выживания и самовыражения можно также представить как ось закрытых и открытых обществ, то есть обществ, которые в меньшей или в большей степени похожи на либеральные демократии западного типа. Как мы видим, все западные демократии расположены в правой половине карты, ближе к краю оси самовыражения, тогда как все посткоммунистические страны расположены в левой половине карты, ближе к краю оси выживания.

Поскольку укоренившиеся социальные структуры превалировали над культурно чуждыми стандартами либеральной демократии, формальные институты систематически обходились стороной, а иногда трансформировались в соответствии с неформальным социальным контекстом. Таким образом, доминировали либо сами неформальные институты, либо их вышеупомянутая неформальная интерпретация. На уровне обычных людей это проявлялось в широко распространенной коррупции[164] и отсутствии доверия к формальным институтам, которые, как правило, не могли даже развиться до такой степени, чтобы люди могли начать им доверять[165]. На уровне элит превалирование неформальности означает, что формальные (государственные или партийные) должности сами по себе являются вторичными, и именно положение в неформальных сетях определяет реальную власть[166]. Как утверждает Владимир Гельман, мы можем видеть «уверенное доминирование неформальных институтов как на уровне принятия государственных решений, так и в повседневной жизни простых граждан»[167]. Это особенно заметно в православном и исламском исторических регионах в целом (Тезис B) и в странах, которые десятилетиями жили при советском патримониальном коммунизме в частности (Тезис C). По словам Гусейна Алиева, «в отличие от неформальности центральноевропейских и балканских посткоммунистических обществ постсоветские неформальные институты и практики были более распространены, более значимы для населения и более тесно связаны с политической и социокультурной сферами. ‹…› В большинстве бывших советских республик, не относящихся к прибалтийским странам, неформальность являлась не только частью общественной жизни, но и формировала незаменимые сети социальной защиты, а также служила механизмом ежедневного выживания, одинаково важным для экономики, политики, гражданской солидарности и межличностных отношений. Согласно опросу „Жизнь в переходный период“ ‹…›, более 60 % постсоветских семей в настоящее время опираются на неформальные личные сети социальной поддержки. Тогда как в постсоциалистических странах Центральной Европы и Балканского полуострова на них опираются лишь 30 и 35 % семей, соответственно»[168].

• Приемные политические семьи (неформальные патрональные сети). Одним из следствий описанного в предыдущем пункте (а также патронального исторического багажа стран, упомянутого выше в связи с Таблицей 1.2) является то, что патронализм, который реализовывался через формально-навязанные отношения, а также феодальное и бюрократическое подчинение выходит далеко за пределы любого отдельного формального института в условиях демократии. Другими словами, неформальные сети берут под свой контроль формальные институты и используют их в качестве фасадов, тогда как статус внутри неформальной патрональной сети не обязательно совпадает с формальными административными должностями. Власть при этом основана на слиянии политических и экономических ресурсов (то есть на власти-собственности), а также на положении, которое занимает актор в пирамидальной иерархической цепочке управления неформальной патрональной сетью.

Такую сеть можно еще назвать «приемной политической семьей».