Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - Балинт Мадьяр

признаки коррупции в формате сверху вниз. Сосредоточив внимание на более низких уровнях коррупции и неформальности, мы можем выявить присущие еще докоммунистической эпохе культурные элементы, которые сохранялись в течение коммунистического и посткоммунистического периодов и с различной интенсивностью проявлялись в западной и восточной частях региона.

Культурные детерминанты коррупции можно обнаружить, обратив внимание на те социальные институты, где предоставление благ на дискреционной основе является легитимным и воспринимается как норма. В докоммунистическую эпоху в целом и до разделения сфер социального действия в частности существовало два таких института: семья и дружба. Они похожи по трем причинам:

• они оба предусматривают предоставление услуг дискреционным образом, а это означает, что членам семьи и друзьям отдается бóльшее предпочтение, чем другим членам общества на основании их личности;

• для них обоих характерны взаимные обязательства, то есть каждая услуга, совершаемая А для Б подразумевает неявное, не оговоренное соглашение о компенсации, которая тем не менее ожидается в будущем [♦ 3.2];

• им обоим свойственны сильные связи, то есть эти отношения являются давними, эмоционально насыщенными и/или интимными (взаимное доверие) [♦ 6.2.1.1][135].

С другой стороны, они отличаются друг от друга в трех отношениях:

• в основе семьи лежат родственные связи, тогда как друзья не связаны кровными узами;

• дружба – это предмет выбора, а семейные узы не приходится выбирать (если человек рождается в семье);

• оказание помощи членам семьи обязательно, а друзьям – нет[136].

Культура семейных обязательств[137] связана с тем фактом, что до появления государства всеобщего благоденствия основными поставщиками этого благоденствия были семьи, а также «сети социальной защиты». Члены семьи помогали друг другу сводить концы с концами, и, по сути, богатство семьи рассматривалось как общая собственность, которая должна быть распределена между членами более или менее равным и справедливым образом[138]. Дружба могла выполнять аналогичную функцию, особенно когда между друзьями наблюдалось существенное неравенство в плане их уровня благосостояния, и один помогал другому. Пользуясь терминологией классического исследования Джереми Буассевейна, мы называем такие формы дружбы патронажем (patronage), который следует отличать от патронализма и патронально-клиентарных отношений, рассматриваемые в предыдущих частях нашей книги. Разница заключается в том, что, хотя патронаж – это асимметричные отношения, в которых «характер обмениваемых услуг может значительно варьироваться»[139], это также и (1) отношения, в которых обе стороны являются друзьями и добровольно устанавливают сильные связи, следовательно, не только (2) условный «патрон» вправе решать, оказывать ли помощь условному «клиенту», который является главным бенефициаром этих отношений, но и (3) «клиент» может отказаться от предложения «патрона». Напротив, патронально-клиентарные связи в патрональных сетях представляют собой (1) принудительные отношения, в которых (2) патрон является главным бенефициаром, а (3) клиент не вправе отклонять «предложения» (приказы) патрона. В общем, можно сказать, что патронаж и патронализм отличаются друг от друга с точки зрения позиций власти: в патронаже более богатый друг помогает, но не господствует, тогда как патрон в патрональной сети руководит ею и выбирает, помогать или нет.

По мере модернизации общества и создания все большего числа безличных и профессиональных институтов государственной бюрократии возникает несоответствие между культурой дискреционности, которая проявляется в традиционных социальных институтах семьи, дружбы, патронажа и патронализма, и недавно появившейся культурой нормативности. Как отмечает Хантингтон, коррупция «в модернизирующемся обществе отчасти есть не только результат отклонения поведения от принятых норм, сколько отклонение норм от установившихся форм поведения [: ] согласно традиционным понятиям многих обществ, чиновник обязан награждать членов своей семьи и давать им работу»[140]. На Западе, где модернизация, а также разделение сфер социального действия протекали на протяжении многих веков, институциональные изменения шли достаточно медленно, чтобы культурные изменения могли за ними поспевать. Проще говоря, этика могла развиваться рука об руку с законностью. Следуя за традиционными нормами, дискреционность постепенно утратила свою социальную легитимность, а система взаимного обмена услугами внутри семьи в рамках публичной сферы претерпела переоценку и стала восприниматься как безнравственное и незаконное злоупотребление своим положением[141]. Однако в странах, где социальные изменения происходили быстрее, разрыв между этикой и законностью был больше, чем при медленных и постепенных изменениях, а у этики не было достаточно времени или стремлений принять чужеродные практики, приспособленные к существующим структурам.

В интересующих нас странах первая резкая смена социальных институтов произошла после 1917 года вместе с установлением коммунистических режимов. В результате этого существовавшие сети сильных связей – семья, дружба, патронаж и патронализм – были частично ликвидированы (там, где в основе лежал дворянский или «буржуазно-капиталистический» классовый статус участников), а частично расширились через бесчисленное множество слабых связей в рамках системы блата[142]. Этика акторов и законность системы не соответствовали друг другу и не могли соответствовать с учетом того, что ригидность командной экономики практически не позволяла сводить концы с концами без неформальных, а часто и коррупционных отношений, то есть блата. В странах, где культура семейных обязательств была особенно сильно выражена, блат отчасти сохранил свой привычный формат и продолжал процветать даже после окончания командной экономики. Так случилось в Китае, где система гуаньси выросла из существующих сетей сильных связей при диктатуре Мао Цзэдуна и с тех пор не перестала быть важной частью повседневной жизни Китая (см. Текстовую вставку 5.6).

Текстовая вставка 5.6: Культура гуаньси в Китае

Китайское слово «гуаньси» означает буквально «отношение» или «связь». Оно также отсылает нас к важному аспекту современной китайской культуры: необходимости «использовать» гуаньси, то есть личные или социальные связи, для улаживания дел, приобретения дефицитных товаров или получения доступа к некоторым возможностям. В этом смысле гуанси – это двухсторонние отношения социального обмена, в которых один человек помогает другому, а взамен другой остается должен ему социальную услугу. Таким образом, на практике система гуаньси похожа на обмен подарками между двумя людьми, в которой присутствуют чувства или добрые намерения (проявление человечности), взаимное обязательство помогать друг другу и ожидание возмещения в будущем. Подарки [и] услуги ‹…› являются объектами обмена, а долг в некоторых случаях может быть погашен через несколько лет. ‹…› Практика гуаньси проистекает из традиционного внимания китайской культуры к социальным связям и межличностной этике взаимных обязательств. Конфуцианские классические тексты сплошь состоят из обсуждений взаимного долга и обязательств, присущих различным социальным ролям и отношениям, а также обсуждений этики и этикета отношений дара и отношений хозяина и гостя в ходе ритуалов и приемов[143].

Несомненно, тот факт, что в Китае переход от командной экономики к рыночной с конца 1970-х годов происходил постепенно, также способствовал преемственности социальных норм между коммунистическим и посткоммунистическим периодами. Однако в странах советской