Там, где бродят каннибалы - Мерлин Тэйлор

— месяца. Они знали, что наказанием за отказ нести грузы или за дезертирство — несколько месяцев в тюрьме. Но даже тюремное заключение было для них предпочтительнее ужаса, который внушали им горы. Теперь у нас не было сомнений в том, что желание вернуться домой овладело всеми носильщиками.　

Поначалу враждебный прием со стороны жителей Кеполополи был последней каплей, переполнившей их терпение, тем более что в тот день за этим последовала ужасная гроза и сверкание зазубренных молний, не особенно успокаивающих нервы.　

Носильщики были в панике и не хотели успокаиваться. Как только мы установили в деревне наши палатки, они послали двух «депутатов», чтобы сообщить нам, что они дальше не пойдут с нами, что опасность слишком велика, и они идут домой. Мы видели, как они собирали свои вещи и связывали их в узлы. Наше положение было отчаянным.　

Вокруг нас было не меньше сотни горных дикарей, вооруженных луками, стрелами и копьями. Если носильщики дезертируют, это означало, что мы должны будем вернуться с ними или бросить на произвол горцев всю нашу провизию и снаряжение. Оставаться с нашей дюжиной полицейских и пытаться убедить горцев нести наши грузы — значило спровоцировать резню при первой благоприятной возможности. Теперь все зависело от того, удастся ли нам удержать наших носильщиков, иначе экспедицию можно считать законченной. Хамфрис начал тянуть время.　

«Приближается ночь, — сказал он представителям носильщиков. — Вы не сможете найти путь в темноте, а еды у вас нет. Подождите до утра, обсудим этот вопрос завтра. Однако знайте, если вы уйдете, то каждого из вас посадят в тюрьму за дезертирство».　

«Хозяин, лучше тюрьма, чем горы, — ответил папуас. — Мы никогда не были в них раньше. Местные убьют и съедят нас. Нет, мы вернемся назад и уходим на рассвете».　

Рядом стоял мужчина племени майпа, один из немногих в своей деревне, кто понимал мотуанский язык, на котором разговаривали Хамфрис и носильщик. На его губах появилась улыбка, когда носильщик объявил о решимости его товарищей вернуться. Когда переговоры закончились, этот майпа удалился, подчеркнуто выражая презрение. Он присоединился к толпе горных воинов, и было замечено, что он серьезно разговаривал с деревенскими старостами. Затем они, в свою очередь, отдавали какие-то приказы своим воинам. Было видно, что все они были взволнованы.　

Что они замышляли, мы тогда не знали, но в их действиях было зловещее напряжение. Примечательно и то, что женщины и дети снова исчезли в джунглях. Их отсутствие показало, что дружеские объятия деревенского вождя хотя и были выражением дружбы, тем не менее, не гарантировали нашей безопасности.　

«Сегодня вечером я удваиваю количество часовых, — сказал Хамфрис. — Я собираюсь попросить вас, ребята, по очереди со мной нести вахту и почаще проверять часовых, чтобы убедиться, что они на месте и не спят. Сами спите в одежде и держите под рукой огнестрельное оружие».　

Эта ночь надолго останется в моей памяти. Даже во время ночного отдыха я не мог спать. Каждый легкий шум в ночи или потрескивание дров в нашем костре заставляли меня резко выпрямляться на койке или вскакивать на ноги с револьвером в руке. Мои нервы были напряжены и натянуты, как струны. Носильщики не спали, а собирались у костров и тихо переговаривались между собой. В дальнем конце деревни поддерживался огромный костер, вокруг которого собрались наши хозяева и их друзья.　

Около четырех часов ночи я обошел часовых и возвращался в палатку, когда горцы начали что-то скандировать. Это были странные и жуткие звуки, и чем дольше они звучали, тем более дикими становились крики и вой. Я остановился, чтобы прислушаться, и великий страх сжал мое сердце.　

Пайе, подросток-горец, свернулся калачиком на мешке и заснул. Рядом с ним, прислонившись спиной к шесту палатки, сидел его дядя, деревенский констебль. Я мог видеть, что его желание спать боролось с решимостью бодрствовать. Рядом с собой он положил топор, а на коленях держал огромный нож.　

«Форнье, — сказал я, подойдя к нему, — разбуди Пайе и спроси, что поют эти люди».　

Подросток, придя в сознание, поднял голову и внимательно прислушался. Затем его губы раскрылись в ухмылке, и он заговорил со стариком.　

«Хозяин, — перевел Форнье жаргон мальчика, — они поют, что голодны, и поэтому хотят побыстрей есть».　

Холодный пот выступил у меня на лбу. Если тяга наших хозяев к человеческому мясу достигла стадии, когда они запели об этом и обещали себе скорый пир, мы были в крайней опасности. Эта варварская песня была рассчитана на то, чтобы довести их до безумия, и результатом общего возбуждения, вероятно, станет нападение. Окруженные высоким забором, ограждающим деревню, мы оказались в западне.　

Однако нам не стоило предпринимать что-либо, чтобы не усугубить ситуацию. Убедившись, что полицейские начеку, я вернулся в палатку и погрузился в записи в своем дневнике. Топот ног часового снаружи убаюкивал меня ощущением, что, возможно, мое воображение излишне нагнетает тревогу.　

Затем я с неприятным ощущением осознал, что пение прекратилось уже некоторое время назад. Я встал и вышел из палатки. Киаи, крупный костлявый новобранец полиции, дежурил поблизости, и я спросил его, не заметил ли он чего-нибудь.　

«Нет, хозяин, — весело ответил он. — Местные ушли за забор».　

Мысленно проклиная его за то, что он не сообщил мне об этом, не дав мне возможность наблюдать за их передвижениями, я побежал к воротам в заборе, через которые они ушли. Но, как я ни напрягал зрение и слух, я ничего не мог ни увидеть, ни услышать. Было еще темно, это та глубокая тьма, которая кажется самой черной перед рассветом. Мои часы показывали почти пять часов утра, поэтому я разбудил поваров и вернулся к палатке. Долгая ночь почти закончилась, и мы не пострадали.　

В следующее мгновение к палатке подбежал полицейский.　

«Хозяин, хозяин, — воскликнул он. — Носильщики уходят».　

Когда Хамфрис и Даунинг вскочили со своих кроватей, я выбежал наружу. Первый же взгляд показал мне, что носильщики строем направляются к воротам. Крича, я обогнал их и преградил путь. Вожак, крупный угрюмый возмутитель спокойствия, повернулся ко мне лицом, и я увидел, что в руке у него дубина. Потом что-то (кажется, корень дерева) попался мне под ноги, и я споткнулся. В полете на землю моя голова ударила вожака по ребрам, как таран, и мы оба упали. Над нами толпа носильщиков пронеслась огромной волной, и когда я, шатаясь, поднялся на ноги, все они беспорядочно бежали вниз по склону в том направлении, откуда мы пришли.　

«Ну, — заметил я, когда подошел Хамфрис и ткнул „мою жертву“ ногой, — я не