Четвертая империя. Заговор наркомовских детей - Ирина Владимировна Волкова

Скука жить не дает,

Ходишь вечно мрачный,

Пессимизм меня зовет

В гроб дубовый, страшный.

C одной стороны, мотивы одиночества и ранней усталости от жизни можно расценить как форму отрицания насаждаемых советским воспитанием социального оптимизма, веры в светлое будущее. С другой стороны, как отражение подросткового негативизма и связанной с ним ролевой модели ниспровергателей общепринятых ценностей и норм. С очевидностью, ее прототипами служили образы нигилистов и «лишних людей» русской классики — увлечение ими старшеклассников фиксировали и школьные работники послевоенных лет[116].

Продвигая журнал как территорию без догм, авторитетов и иерархий, трое главных авторов и учредителей зазывали к себе собратьев по перу, заинтересованных в развитии независимого взгляда на жизнь и литературу («Так слушай же, товарищ мой/Приди в журнал ты к нам/Не будь ты для других слугой, /А будь хозяин сам»). А чтобы повысить привлекательность предложения обещали основать при журнале общество для избранных — «Союзное бюро», с выработкой специальной декларации целей, секретных шифров и паролей. Такое продолжением игры в свободную прессу и независимую экспертизу вызвало острую реакцию надзирающих инстанций. В условиях нарастания Большого террора заявка на создание сообщества, перекликавшегося по названию с разгромленной в 1931 г. меньшевистской организацией («Союзное бюро меньшевиков»), становилась чрезвычайным происшествием. Даже несмотря на то, что указанное намерение не успело вступить на путь исполнения, оно дало повод к серьезному разбирательству[117]. Дальнейшая судьба подростков, втянутых в эту историю, неизвестна.

При различиях в содержании и формах активности участников обеих групп объединяла высокая включенность в институциональную среду, субъективно ощущавшаяся как бремя. Стремившиеся высвободиться из-под него подростки создавали свое отгороженное от социума пространство, где отменяли идеологический нарратив и школьный регламент. Однако и здесь в той или иной форме их «догонял» социальный контроль, вторгавшийся в реализацию плана.

2.2. «Постыдные» влечения в контексте делинквентной самоорганизации

Подростковый пубертат как предмет медико-педагогического дискурса, школьного просвещения и специальной помощи детям, легализованный в 1920-е гг. вместе с фрейдизмом, педологией и теорией свободной любви (Эроса крылатого), в 1930-е был снят с обсуждения[118]. Усиление цензуры, разгром в 1936 г. педологии и передача функций изучения и направления ребенка учителям ознаменовали переход тематики секса и полового созревания в разряд табуированных для сколько-нибудь широкой аудитории. Она стала прерогативой узко-профилированных специалистов. Эти же аспекты начисто выпали и из текстов советской культуры о любви. Вместе с тем, сексуальная проблематика продолжала будоражить школьный мир, с не прекращавшимися случаями изнасилований, беременности учениц, хождения по рукам подростков порнографических картинок и томов энциклопедии с изображением гениталий. Даже в знаменитой московской 25-й (с 1937 г. — той самой 175-й школе, о которой шла речь в начале очерка) тема интимных отношений полов доминировала в анонимном опросе старшеклассников о волнующих их вопросах[119]. Не исключено, что при психологической и психиатрической поддержке проблемных подростков негативные тенденции и печальная статистика могли бы быть взяты под контроль. Однако в сложившихся обстоятельствах школьникам приходилось самостоятельно решать проблемы на этом поле. И если законопослушные юноши довольствовались знакомством с соответствующей книжно-печатной продукцией, то их делинкветные сверстники искали более действенных способов справиться с либидозными желаниями.

Так, в конце 1936 г. в поселке Чернь Тульской области была выявлена организация «Союз говельщиков» из 15 восьмиклассников и одного шестиклассника местной школы, сложившаяся как ответвление взрослой хулиганской шайки. Название кружка и его ритуалы были увязаны с игрой, в которой разнузданные подростки хватали за половой член одного из своих товарищей. Это действие называлось «разговеться», или «поговеть», проходило в уборной и сопровождалось дикими выкриками. Перенос понятия из церковно-религиозного обихода на сферу низменных инстинктов, шутовская постановка ритуала и соответствующая тому площадка проведения придавали ситуации характер карнавала, с типичными для последнего инверсией высокого и низкого, обыгрыванием непристойных ролей и положений[120]. В тот же сценарий вписывались другие атрибуты сообщества, отраженные в его «конституции», включая «столицу», особое поощрение отличившихся и номенклатуру должностей, частично заимствованную из истории Новгородской боярской республики, частично придуманную самими участниками в пандан основному занятию[121]. Такая карнавализация имела под собой вполне целерациональные основания. Развратные действия, снимавшие психо-сексуальное напряжение, в контексте смехового представления не вызывали у участников чувства вины и дискомфорта. Описанный ритуал дополнялся требованиями хорошей физической формы, дисциплины и отстраненности от общественной жизни школы (даже, невзирая на то, что почти все участники были пионерами, а один из них — председателем Совета пионерских отрядов школы). Сознательное дистанцирование от официальной детской организации при формальном членстве в ней и ритуалистика, замешанная на сексуальной игре, вызвали серьезную обеспокоенность властей. Расследование по «Союзу говельщиков» в 1937 г. проводила бригада проверяющих во главе с членом ВЦИК Носовым, а докладная записка была направлена председателю ВЦИК М.И. Калинину и зам. пред. СНК РСФСР Лебедю[122].

Похожая, хотя и более «продвинутая» соответственно возрастному составу участников нелегальная организация существовала в 1936–1937 гг. при Хуторском сельсовете и избе-читальне Челябинской области под вывеской «кружка любителей естествознания». Объединившиеся в нем 12 отвязанных парней и девушек разных возрастов (самым младшим было по 17 лет, а самому старшему — 21) под водительством изгнанного из колхоза и неработающего парня Чернотелова изучали детородные органы и состояли друг с другом в половой связи. Более того, участники кружка бравировали своей вседозволенностью, выводя мочой по снегу названия гениталий. А в торжественный день памяти Ленина непристойными действиями сорвали читку его биографии на официальном собрании[123]. Карнавализация в виде пародийной профанации официального названия кружка, публичного нарушения культурных табу, обесценения сакральных символов и ритуалов советского государства — в передаче информанта выглядела тем более вопиющим извращением поведенческих норм, что контрастировала с моралью и социальными привычками сельской молодежи в целом. Какие санкции были наложены на эту участников этой группы, неизвестно.

В том же ряду подростоко-юношеских сообществ, с карнавализованной постановкой практик, хотя и без сексуальной подоплеки, стоят подмосковные группы, складывавшиеся для игрового воспроизведения московских политических процессов, в частности, процесса по т. н. «параллельному антисоветскому центру». Школьники разбирали между собой роли Троцкого, Пятакова, Радека, Сокольникова, а предводителя кампании назначали прокурором «Вышинским». После того, как в одной из школ распространился слух об образовании местной «троцкистско-зиновьевской шайки», к новоиспеченному «Троцкому» посыпались заявления: «В троцкистскую шайку… Просим принять нас в вашу троцкистскую шайку, и все твои указания, товарищ Троцкий, мы будем выполнять»[124]. В появлении таких групп следует видеть побочный продукт публичной стигматизации подсудимых как бандитов, разбойников, убийц и прочей уголовной нечисти. Эти «ярлыки»