Даниил Хармс - Дневниковые записи

***

Говорят, тут ходит один инкуб.[208] Он давит клопов. Инкуб-Атор.

***

Создай себе позу и имей характер выдержать ее. Когда-то у меня была поза индейца, потом Шерлока Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника. Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу.

***

Компендий:[209]

Когда мне прежде приходила охота понять кого-нибудь, то я принимал во внимание не поступки, в которых все условно, а желания. Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты.

Чехов. «Скучная история».[210]

***

…в наш век авиации и беспроволочного электричества…

****

Попробуй сохранить равнодушие, когда кончаются деньги.

17 июля.

***

Вот интересное чувство на пляже: рядом пустое место. Кто ляжет? Ждешь, но обыкновенно сосед оказывается ничем не интересен.

21 июля. Петропавловский пляж.[211]

***

7 августа 1937 года

Я достиг огромного падения.

Я потерял трудоспособность совершенно.

Я живой труп. Отче Савва, я пал. Помоги мне подняться.

****

Жизнь это море, судьба это ветер, а человек это корабль. И как хороший рулевой может использовать противный ветер и даже идти против ветра, не меняя курса, так и умный человек может использовать удары судьбы и с каждым ударом приближаться к своей цели.

Пример: Человек хотел стать оратором, а судьба отрезала ему язык, и человек онемел. Но он не сдался, а научился показывать дощечки с фразами, написанными большими буквами, и при этом, где нужно, рычать, а, где нужно, подвывать, и этим воздействовать на слушателей еще более, чем это можно было сделать обыкновенной речью.

Вот уже 7 августа. Я ничего не сделал до сих пор. Сейчас я в Детском (с 1 августа). Состояние мое только хуже. Неврастения, рассеянность, в душе нет радости, полное отсутствие трудоспособности, мысли ленивые.

***

7 августа 1937 года. Детское Село

Время от времени я записываю сюда о своем состоянии. Сейчас я пал, как никогда. Я ни о чем не могу думать. Совершенно задерган зайчиками. Ощущение полного развала. Тело дряблое, живот торчит. Желудок расстроен, голос хриплый. Страшная рассеянность и неврастения. Ничего меня не интересует, мыслей никаких нет, либо если и промелькнет какая-нибудь мысль, то вялая, грязная или трусливая. Нужно работать, а я ничего не делаю, совершенно ничего. И не могу ничего делать. Иногда только читаю какую-нибудь легкую беллетристику. Я весь в долгах. У меня около 10 тысяч неминуемого долга. А денег нет ни копейки, и при моем падении нет никаких денежных перспектив. Я вижу, как я гибну. И нет энергии бороться с этим. Боже, прошу Твоей помощи.

***

7 августа

Я могу точно предсказать, что у меня не будет никаких улучшений, и в ближайшее время мне грозит и произойдет полный крах.

***

[Август 1937 г. ]

Сижу опять на веранде, смотрю на деревья, но уже нет в душе той радости, которая была несколько лет тому назад. Моя душа слишком загрязнена, лень и вялость наполнили душу мою. Не хочу даже больше писать об этом…[212]

***

Я не стал затыкать ушей. Все заткнули, а я один не заткнул, и потому я один все слышал. Я так же не закрывал тряпкой глаз, как это сделали все, и потому я все видел. Да, я один все видел и слышал. Но, к сожалению, я ничего не понял, значит, какая цена тому, что я один все видел и слышал. Я даже не мог запомнить того, что я видел и слышал. Какие-то отрывочные воспоминания, закорючки и бессмысленные звонки. Вот прибежал трамвайный кондуктор, за ним пожилая дама с лопатой в зубах. Кто-то сказал: «…вероятно, из-под кресла…» Голая еврейская девушка раздвигала ножки и выливала на свои половые органы из чашки молоко. Молоко стекает в глубокую столовую тарелку. Из тарелки молоко сливают обратно в чашку и предлагают мне выпить. Я пью; от молока пахнет сыром… Голая еврейская девушка сидит передо мной с раздвинутыми ногами, ее половые органы выпачканы в молоке. Она наклоняется вперед и смотрит на свои половые органы. Из ее половых органов начинает течь прозрачная и тягучая жидкость…. Я прохожу через большой и довольно темный двор. На дворе лежат сложенные высокими кучами дрова. Из-за дров выглядывает чье-то лицо. Я знаю: это Лимонин следит за мной. Он смотрит: не пройду ли я к его жене. Я поворачиваю направо и прохожу через парадную на улицу. Из ворот выглядывает радостное лицо Лимонина… Вот жена Лимонина предлагает мне водку. Я выпиваю четыре рюмки, закусываю сардинами и начинаю думать о голой еврейской девушке. Жена Лимонина кладет мне на колени свою голову. Я выпиваю еще одну рюмку и закуриваю трубку. «Ты сегодня такой грустный,» говорит мне жена Лимонина. Я говорю ей какую-то глупость и ухожу к еврейской девушке.[213]

***

28 сентября 1937 года

Я все не прихожу в отчаянье. Должно быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется, что мое положение лучшее, чем оно есть на самом деле. Железные руки тянут меня в яму.

Но сказано: «Не всегда забыт будет нищий, и надежда бедных не до конца погибнет.» (Пс. IX. 19).[214]

***

3 октября 1937 года

Поели вкусно (сосиски с макаронами) в последний раз. Потому что завтра никаких денег не предвидится, и не может их быть. Продать тоже нечего. Третьего дня я продал чужую партитуру «Руслана» за 50 руб. Я растратил чужие деньги. Одним словом, сделано последнее. И теперь уже больше никаких надежд. Я говорю Марине, что получу завтра 100 рублей, но это враки. Я никаких денег ниоткуда не получу.

Спасибо Тебе, Боже, что по сие время кормил нас. А уж дальше да будет Воля Твоя.

***

Благодаря Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси земных Твоих благ. Не лиши нас и Небесного Твоего Царствия.

***

4 октября 1937 года

Сегодня мы будем голодать.

***

9 октября, суббота. 10 ч. 40 м. утра. 1937 год

Даю обязательство до субботы, 30 октября 1937 года, не мечтать о деньгах, квартире и славе.

Даниил Хармс.

***

23 октября 1937 года. 6 ч. 40 м. вечера

Боже, теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков.

Даниил.

***

31 октября 1937 года

Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении.

Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт — ненавистные для меня слова и чувства.

Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех.

***

13 ноября 1937 года

Иду на заседание секции детских писателей. Я уверен, что мне откажут в помощи и выкинут меня из Союза.[215]

***

14 ноября 1937 года

Вот мои любимые писатели: | человечеству: | моему сердцу:

1) Гоголь                                         69                        69

2) Прутков                                       42                        69

3) Мейринк                                      42                        69

4) Гамсун                                         55                        62

5) Эдвард Лир                                 42                        59

6) Льюис Кэрролл[216]                     45                        59

Сейчас моему сердцу особенно мил Густав Мейринк.[217]

***

16 ноября 1937 года

Я больше не хочу жить. Мне больше ничего не надо. Надежд нет у меня никаких. Ничего не надо просить у Бога, что пошлет Он мне, то пусть и будет: смерть, так смерть, жизнь, так жизнь, — все, что пошлет мне Бог. В руце Твои, Господи, Иисусе Христе, предаю дух мой. Ты мя сохрани, Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне. Аминь.

Даниил Хармс

***

Я ничего не могу делать. Я не хочу жить.

***

22 ноября 1937 года

Элэс[218] утверждает, что мы из материала, предназначенного для гениев.

***

На что ропщу я? Мне дано все, чтобы жить возвышенной жизнию. А я гибну в лени, разврате и мечтании.

***

Человек не «верит» или «не верит», а «хочет верить» или «хочет не верить».

Есть люди, которые не верят и не не верят, потому что они не хотят верить и не хотят не верить. Так, я не верю в себя, потому что у меня нет хотения верить или не верить.[219]