Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Председатель. — Пожалуйста это осветите. Он нам говорил об этом, но хотелось бы, чтобы вы поближе остановились на теме, которую вы отчасти задели в прошлый раз, о порче судебного ведомства; согласитесь, что для страны очень важно министерство внутренних дел, но еще важнее министерство юстиции. Я бы хотел, чтобы вы вспомнили все, что касается судебного ведомства. Мы хотели бы, чтобы русский суд стоял на высоте беспристрастия и законности.

Белецкий. — Позвольте, я кончу о Распутине. «Значит Щегловитов». Потом был назначен Протопопов. Я не знаю, интересует ли вас личность Протопопова?

Председатель. — Да, конечно.

Белецкий. — «Мои отношения к Протопопову», которые меня заставили несколько прервать связь, не бывать так часто у Анны Александровны, по некоторым соображениям. Я потом объясню, почему. Потом я заболел. В этом отношении на меня влияла жена, она заставляла меня часто выезжать в командировки по делам комитета. Мы уезжали вместе месяца на полтора, она сидела на Кавказе, на водах, а я кружился — лишь бы я не возвращался. Вообще она все меры принимала. Она чувствовала сердцем, хотела, чтобы я остался для семьи. Затем, «Назначение членов государственного совета». Это осенние месяцы. Тут было заседание правой фракции государственного совета, на котором я не бывал. Государственный совет был мною недоволен за мои выступления в печати, по делу Ржевского. Это мне многие из правых ставили в вину. Но все-таки остались некоторые лица, которые продолжали со мною знакомство. Тут отношения наладились, и я знал, будучи знаком с Римским-Корсаковым, что делается.

Председатель. — На этом вы пожалуйста остановитесь.

Белецкий. — Сегодня я видел жену. Не подумайте, что хотел ей что-нибудь подсказать. Я ее просил, и она вам представит документы. Я ей сказал, где она может найти. У меня остался очень интересный документ, подписанный Римским-Корсаковым, который я не передал Воейкову, так как он был в отсутствии. Там целая группа вопросов программного свойства, которые предстоят государственной политике в пожеланиях фракции; единственный документ, который вам может дать отправную точку зрения историческую. Там по каждому министерству было сказано, какая программа: по министерству земледелия, и т. д. Там говорится о записке, которая составлялась при Штюрмере; но эту записку Штюрмер государю не представил. Протопоповым мое показание заканчивается. Потом у меня написано заключение: как я понимал А. А. Вырубову, как я понимал Распутина. Одну сторону характера этого человека можно воспринять, но трудно представить себе, чтобы малокультурный человек мог иметь столько влияния на людей, которые получили, как например, государыня, образование; она — доктор наук, очень широко образованный человек: или, например, на государя, который также великолепно образован, — как мог влиять этот человек, чем он мог брать, что в нем было особенного; потому что, кроме отрицательных сторон, были и другие стороны, которыми он мог брать.

Председатель. — Вы стоите на точке зрения гипноза?

Белецкий. — Нет, точка зрения гипноза, это его влияние на лечение, а я хотел сказать о страшно сильной его воле, которую он в себе воспитывал, о том, как он действовал на государя; я знаю, что он иногда даже кулаком стучал. Вот, что я хочу сказать; это была борьба слабой воли с сильной волей. Этот человек ходил по гостиным лучше, чем другой царедворец, он понимал и учитывал все людские слабости, на которых мог играть. Это был очень умный человек.

Председатель. — Вы не читали рукописи Илиодора? Интересно, чтобы вы дали самостоятельный очерк.

Белецкий. — Я вам даю мою точку зрения. Потом у меня переход к суммам. Затем вице-директорство. Я просил секретарскую часть найти мою записку Столыпину, печатанную на машинке, где я давал критический обзор. Потом моя поездка и впечатление, которые я вынес в год убийства Столыпина, в 1911 г.

Иванов. — По финансовой части вы что хотели сказать? Мне бы хотелось вам подсказать некоторые вопросы.

Белецкий. — «Краткая история. Что я составил. Какая была система при Трусевиче. Что было сделано при мне. Что мне было поручено при Зуеве. Внесение порядка в это дело. Штатная эпоха. Эпоха Джунковского. Сколько денег мною оставлено при оставлении. Агентурные данные. Деньги по департаменту». Я говорю, специально по департаменту, потому что иначе они выдавались по сметам. — «Выдача их по авансовым счетам заведующим особым отделом. Заведывающим вице-директорам. Какая была отчетность. Выдача по хозяйственной части. Выдачи на руки директорам. Какая отчетность».

Иванов. — Отчетность была забронированная?

Белецкий. — Это — система взаимного доверия. Затем, когда я был назначен товарищем министра. — «Выступления. Расходы, с этим связанные. Что я сделал во избежание излишних расходов. Как я изменил надпись на представляемых министру отчетах. Какие за мое время крупные расходы были произведены» (мне министр в первый раз показал список сумм, которые были).

Иванов. — Я очень просил бы вас ответить на некоторые вопросы; например, о выдаче крупных сумм чинам департамента, Курлову; на каких основаниях они выдавались, по какому распоряжению? Мне не важны цифры, а важен порядок выдачи таких крупных сумм. Затем припомните о пятимиллионном фонде, который был в распоряжении Штюрмера?

Белецкий. — Я против этого тогда стоял.

Иванов. — Затем вы сами сказали относительно сумм Распутину и другим, не принадлежащим департаменту. Затем о расходах на перлюстрацию.

Белецкий. — Я не могу припомнить сумм.

Иванов. — Мне неважны цифры, а какой был порядок?

Белецкий. — Я не помню, из какого источника эти деньги были. Может быть, вы будете любезны, у вас в делах имеется, и вы мне скажете время?

Иванов. — При допросе мы вам напомним. Затем частный вопрос: 15 декабря 1915 года было выдано министру Хвостову 18 тысяч на поездку в ставку. Что это такое?

Белецкий. — Это было время, когда и я в ставку ездил.

Иванов. — (читает): — «15 декабря 1915 года. Сенатор С. П. Белецкий приказал представить 18 тысяч на известное министру внутренних дел назначение. Деньги представлены лично. На поездку в ставку».

Белецкий. — Тут есть расходы и на мою поездку.

Иванов. — Вы укажите нам, каким порядком выдавались и расходовались эти суммы.

Белецкий. — Может быть, вы у министра возьмете? У него был список сумм, мне отпущенных. Мне хотелось бы, чтобы у вас не было сомнений, что я мог себе присвоить.

Председатель. — Мы это точно выясним.

Белецкий. — Мне это важно лично для себя, потому что там были деньги, которые мне давались на поддержание престижа. Я скажу, как, для чего и с какой целью они расходовались. Во избежание разговоров, я сделал некоторую отчетность, потому что тут я расписок не брал. Например — умер Распутин, я мог написать, что дал ему триста тысяч, положивши из них двести тысяч в карман. Но я ему не давал, я давал значительно меньше. Предположим, умершему Корфу я мог написать — 10 тысяч, но, кто же мне не позволит написать 15.000? Ведь покойника не спрашивают, а что всякий получал, это каждый скажет.

Председатель. — Вам, в личных интересах и в интересах истины, нужно это установить.

Белецкий. — Вы видите мою точку зрения. Я хочу многое сказать, но не могу припомнить.

Председатель. — Мы вам многое по отметкам напомним. Дела сохранились и в большом относительно порядке.

Белецкий. — В ревизии одесской имеется отчет. Можете получить впечатление полной картинки. Громадная печатная моя записка, с характерной отметкой Столыпина. В каком виде находилась отчетность на местах; мне приходилось не по политическим делам, а как финансовому вице-директору.

Председатель. — Вы сделаете отметки, чтобы запомнить. Мне нужна Вырубова, Горемыкин. Мне хотелось бы установить, насколько у Горемыкина было политической инициативы в отдельных мероприятиях. В частности, еще вопрос о цензуре, военная цензура, внутренняя цензура.

Белецкий. — Я то, что знаю, могу. Но мне так трудно. Я не могу быть точным настолько, чтобы к моим словам относиться с особенным доверием.

Председатель. — Где не знаете, вы оговорите. Затем мне нужна обстановка назначения министров, известная вам за последнее время смена министров.

Белецкий. — Я немного постараюсь обрисовать эту картину. Хотелось бы коснуться картины назначения Штюрмера, из которой вы могли бы судить о возможном будущем. Я уходил, я был вдали.