Наталия Лебина - Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель

Ознакомительный фрагмент

Любопытно, что подъезды старых домов играли в сексуальной биографии поколения шестидесятников не менее знаковую роль, чем машины у американской молодежи того же поколения. Это подтверждают не только мемуары, но и художественная литература 1950–1960-х годов, например аксеновская повесть «Коллеги»: «В третий раз они остановились там же, и тогда Алексей взял ее за руку, увел в какой-то подъезд и молча стал целовать. Кто-то прошел мимо, оглушительно лязгнула дверь лифта. Вера беспомощно сгорбилась и вышла из подъезда» (Аксенов 2005: 91).

Лестницы как сообщницы внебрачной любви фигурируют и пьесе А.М. Володина «Старшая сестра». Ее героиня Надя говорит своей сестре и ее возлюбленному, выходя из дома: «Сидите. Чем дрожать в парадном. Поесть захотите – в буфете», прекрасно понимая, что подъезд – самое доступное место для уединения (Володин 1978: 318). Правда, использование подъездов для сексуальных контактов демонстрировало не только и не столько возросшую половую активность горожан, сколько увеличение беспорядка в городском коммунальном хозяйстве. До начала хрущевских реформ все домовое хозяйство в городах находилось в руках домоуправлений – сравнительно небольших организаций. Во главе стоял управдом, который имел под своим началом дворников, сантехников, электриков и других специалистов, нужных для поддержания дома в порядке. Часто эти специальности совмещал один человек – старший дворник. Он следил за порядком на лестницах и во дворах, в частности, запирал на ночь ворота во двор, а в некоторых случаях, как вспоминает историк И.М. Дьяконов, и парадные (Дьяконов 1995: 85). Однако в 1957 году развернувшаяся жилищная реформа коснулась и старого фонда. Домоуправления были укрупнены и преобразованы в жилищно-эксплуатационные конторы (ЖЭК). Число дворников сразу резко уменьшилось, а вскоре перестали закрываться и дворы и парадные.

Конечно, поколение хрущевских реформ использовало разные места и методы соблазнения. В некоторых источниках упоминаются даже автомобили. Литератор О.С. Яцкевич, у которого уже в 1958 году был «Москвич-401», вспоминал: «Посадишь девушку – и дуешь туда [в Разлив, пригород Петербурга], чтобы на свежем воздухе» (Литвинов 2009: 72). К.Т. Ландау-Дробанцева упоминала о коллеге своего мужа, застигнутом милицией за приятным занятием и решившем в результате, что «любовь в машине стала опасной» (Ландау-Дробанцева 1999: 155). Ленинградский поэт Д.В. Бобышев описывал, как в отсутствие родителей, уехавших на дачу, пригласил к себе девушку. Впечатляет работа по подготовке к «совращению»: «Я заранее купил бутылку коньяка, килограмм шоколадных конфет. Лимон. Расставил все на столе. Тахта коврово ширилась в углу» (Бобышев 2003: 181). Действительно, люди стали придавать значение внешней стилистике полового поведения. Происходило это, в частности, под влиянием западной литературы, в первую очередь романов Э. – М. Ремарка. Читающая часть молодого поколения в СССР явно хотела подражать персонажам ремарковских книг. Казалось, как писал А.Г. Битов, в разгаре оттепели на Невский проспект из-под книжной обложки вышли «Три товарища» Э. – М. Ремарка. Писатель не без основания считал, что в это время под влиянием западного искусства произошел переворот в облике целого поколения мужчин. «Мы стремительно обучались, мы были молоды, – писал Битов. – Походка наша изменилась, взгляд, мы обнаружили паузы в речи, учились значительно молчать… И вот мы уже все чопорные джентльмены, подносим розу, целуем руку» (Битов 1999: 314). Бродский вспоминал, что «когда и количество книг, и потребность в уединении драматически возросли», он с удовольствием отделил себе с помощью книжных полок и шкафа «закуток». Туда можно было проходить, не беспокоя родителей, чем пользовались друзья поэта. Для того чтобы скрыть подоплеку некоторых визитов, хозяин часто заводил проигрыватель. По традициям интима 1960-х годов звучала музыка И.С. Баха (Бродский 1999: 446–447).

Одновременно с появлением в повседневности туризма и поездок «на картошку» в гендерном поведении молодого поколения стирались традиционные грани «приличности» межполовых контактов. В переписке с любимым Э.В. Лурье сетовала на непонимание со стороны своей семьи. Ее родственники были возмущены поездкой девушки в Саратов к человеку, который не являлся ни мужем, ни официальным женихом, а главное, ночевкой «в комнате с четырьмя молодыми мужчинами». «Дело дошло до физиологии – вот дура-то я, не могла сказать, что в гостинице останавливалась… – замечает Э.В. Лурье. – Совсем мы по-разному относимся ко всему» (Лурье 2007: 480). Просто спать в одной палатке или каком-либо общем помещении мужчинам и женщинам в экспедициях и походах теперь считалось нормальным. Литератор Л. Штерн вспоминала: «Мы в количестве одиннадцати человек прибыли в Ялту и сняли одну комнату с тремя кроватями. Совершенно не помню, кто с кем, на какой кровати и в какой последовательности спал. Впрочем, это и не существенно, ибо под словом „спал“ я подразумеваю физический сон, а не то, о чем можно подумать на закате сексуальной революции. В те годы мы были слишком целомудренны для групповых развлечений» (Штерн 2001: 45).

Это была новая грань в разделении публичного и приватного, непривычная для сталинской городской повседневности с присущими ей элементами официально декларируемой имперской нравственности. По мнению П.Л. Вайля и А.А. Гениса, в 1960-е годы «любовь считалась всего лишь финалом дружбы», которая в свою очередь являлась фундаментом любви (Вайль, Генис 1996: 72). Ярким примером такой любви-дружбы могут послужить отношения Г.Б. Волчек и Е.А. Евстигнеева: «Роман их был сильным, но, как она теперь вспоминает, на дружеской природе. <…> Именно дружеское сосуществование не позволило ей запомнить такую милую деталь, как предложение руки и сердца. Их отношения были лишены показной нежности и, скорее, соответствовали суровой и жизненной прозе Хемингуэя и Ремарка» (Райкина 2004: 48). Правда, чаще всего на фундаменте дружбы ничего не вырастало, хотя сами по себе отношения мужчины и женщины, не связанных откровенно сексуальными узами, но испытывающих к друг другу явную симпатию, всегда имели эротический подтекст.

В целом сексуальная палитра оттепели была достаточно яркой. О бурных добрачных и внебрачных интимных отношениях научной интеллигенции писала К.Т. Ландау-Дробанцева (Ландау-Дробанцева 1999). Еще большей раскованностью отличались в 1960-х годах, судя по данным, собранным А. Роткирх, нравы рабочей среды, рассказ о которой исследовательница маркирует следующим образом: «Рабочая беднота: социальная маргинальность и сексуальная распущенность» (Роткирх 2011: 230–290). Нарративные источники предлагают сведения даже о нимфоманках 1960-х годов. О.В. Куратов, представитель технической интеллигенции, прошедший в 1960–1980-х годах путь от простого инженера в Новосибирске до руководителя Главка атомного ведомства СССР, написал о судьбе своего соученика по Политехническому институту. После медового месяца молодой человек пытался сбежать от своей юной, но очень темпераментной супруги, а позже и вовсе повесился, так как не мог «столь часто, как ей хотелось бы, отвечать на ее любовные призывы» (Куратов 2004: 183).

О.В. Куратов удивительно точно назвал раздел своих мемуаров, посвященный этой в общем-то драматической истории – «Так было, так будет». Действительно, частная жизнь значительно разнообразнее, чем ее модели, конструируемые властью. И это справедливо для любого исторического периода, поэтому примеры и даже данные социологии и статистики не будут столь впечатляющими, как изменения в официальном дискурсе.

Культура взаимоотношений полов и либерализация государственной гендерной политики напрямую связаны с формированием подцензурной официальной лексики. А.Г. Битов писал о курьезах, возникавших из-за отсутствия в советском культурно-бытовом пространстве слов, означающих интимные взаимоотношения мужчины и женщины: «После исчезновения обращения друг к другу все, кто моложе пятидесяти лет, превратились в „девушек“ и „молодых людей“. Так же как и обращение, исчезло сколько-нибудь внятное обозначение для внебрачных отношений: „дружить“, „встречаться“. <…> „Раньше они дружили, а потом начали встречаться“, – рассказывала мне одна девушка про свою подругу. Я попросил разъяснить мне разницу. „Сам понимаешь“ – покраснела девушка» (Битов 1989: 150–151).

К концу периода хрущевских реформ в словаре неологизмов было зафиксировано не только слово «секс», но и его производные. Из 3500 слов, приведенных в издании «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60-х годов», семь были образованы от основы «секс» (Новые слова и значения 1971: 426). Два из них – секс-бомба и секс-фильм – связаны с индустрией эротического искусства уже довольно широко развитого в 1960-х годах на Западе; пять слов – сексолог, сексологический, сексология, сексопатолог, сексопатология – отражали уровень научных и, в частности, медицинских знаний об интимной жизни. Первый сексологический кабинет в СССР появился в 1963 году (Кон 1997: 183).

Конец ознакомительного фрагмента