журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

— этот элемент актерства — А. Б.), рассказывал ей подчас анекдоты антисоветского характера, читал ей свои стихи. Я с ней дружил до момента ее отъезда, т. е. до 1944 года и даже после — путем переписки.

Стихотворения, которые я ей написал, она мне отдала, одно из них я уничтожил, а другое решил сохранить и принес его домой... я его спрятал за фанерку в комнате, а уничтожил я его перед отъездом на трассу в 1946 г. и т. к. мы должны были поменять комнату, то я в присутствии жены достал его из-за фанеры. Жена подумала, что это письмо от другой женщины, и для того, чтобы ее разубедить в этом, я его дал жене прочесть, после чего я его уничтожил".

На следующий день после того, как Португалов сознался на допросе в том, что именно он является автором двух указанных стихотворений, ему было предъявлено официальное обвинение: „.. .является антисоветски настроенным в отношении ВКП(б) и Советской власти, систематически занимался проведением среди жителей города контрреволюционной пропаганды, выражая злобную ненависть в отношении руководителей большевистской партии и Советского правительства.

Кроме того, Португалов занимался сочинением контрреволюционных „стихотворений", которые в рукописи распространял среди окружающих лиц.

На первом плане в формуле обвинения, как видит читатель, — контрреволюционная пропаганда, „выражающая злобную ненависть...". Подтверждением служили факты, названные Андреевым и Поступальским. А они, эти факты, таковы, что, несомненно, серьезно компрометируя обвиняемого, тем не менее не. выходили за пределы интеллигентской болтовни: анекдотики, слухи, догадки, то есть то, что пропустить карающим органам, конечно, нельзя, но и за что серьезно карать тоже нет оснований. Помните, как в анекдоте: у нас за ничего пять лет дают, а у тебя десять...

Главное деяние Португалова, то, чем он выразил себя как личность и что, видимо, навсегда сохранит его имя в нашей общей истории, какие бы сопутствующие его деянию обстоятельства сейчас или позднее ни обнаружились — его стихотворения „Не совсем веселая песенка", „Колымская баллада" и „Лже-Дмитрий" (оно тоже, не смотря на то, что было написано еще до первого ареста, ставится в строку) — главная вина Португалова в формуле обвинительного заключения стоит на втором месте, она не рассматривается как решающая: „Кроме того...".

Аналогичным образом вина Португалова в контрреволюционном преступлении будет сформулирована и в приговоре: на первом месте — „...проводил среди работников культурно-просветительных учреждений г. Магадана контрреволюционную агитацию", „...в присутствии граждан Андреева, Поступальского и других клеветал на советскую поэзию и ее представителей, при этом восхвалял писателей, осужденных за антисоветскую деятельность", и только после этого: „Кроме этого, Португалов занимался сочинением и распространением среди населения контрреволюционных „произведений".

Нет, право, в иной ситуации автору стоило бы на этих литературоведов в форме обидится: мало того, что этими самыми кавычками явно дискредитируют его творчество, оно и значительным — в его пафосе, в его обличительном крике — ими никак не признается: „...кроме того". А в это

„кроме того“ поэт всю свою душу вложил. Именно сюда, а не в анекдотец, конечно.

Но Португалов, я думаю, в той ситуации негодовал не слишком: за этой недооценкой угадывалась определенная позиция, занятая следствием и поддержанная трибуналом, и она была заведомо выгодна подсудимому: меньше дадут.

Эта позиция сказалась и в том, что еще одно найденное в бумагах Португалова стихотворение следствие, хотя и включило в материалы дела, но ни в каких документах — ни в протоколах допросов, ни в обвинительном заключении, так и не упомянуло. Его словно не было вовсе. А стихотворение любопытное.

Приуготовленный к закланию

Клиент раскис. Он изнемог.

Он голову склонил с молитвой.

Над ним безумный полубог ,

Орудует поющей бритвой.

Всему растущему назло

Небытие в твоем размахе,

Монументальный парикмахер.

Ты — из нечесанных козлов

Преображаешь нас в красавцев,

Ты — заставляешь нас бросаться

На девушек, искать любви...

Господь тебя благослови!

О, парикмахер, ты — герой!

Ты — мореплаватель! Ты — плотник!

Ты — преполезнейший работник —

Весною, осенью, зимой —

Во все четыре время года!

Тебе спотворствует природа

И ты — бесстрашно служишь ей!

Даже самый непредубежденный, никакой крамолы ни в чем не подозревающий (а были ли такие святые люди в магаданском УВД в 1946 году?) читатель споткнется здесь в своей простоте уже об заголовок: приуготовленный (ишь ты, как торжественно!) к закланию (жертва, что ли? а жертва чья? чего?). А далее такие знакомые картинки: клиент раскис — неужто ничего не напомнит из того, что чуть ли не каждый день перед глазами появляется? А кто этот безумный полубог, у которого небытие „в его размахе"? Хитренькое, что и говорить, стихотвореньице. Ребус нам, сочинитель долбанный, загадываешь?

— А ну-ка быстро — кто сочинил, как понимать?

Но следствие, повторю, ни этих, ни подобных вопросов обвиняемому не задавало. Оно и свидетелей об этом стихотворении не спрашивает — словно мимо ушей, мимо глаз пропустило. А может, так рассуждало: а, ладно, хватит с него, а то еще чего, глядишь, накопаем...

Оговорю, что это только предположение. Но оно целиком укладывается в картину, которая возникает, когда не спеша рассматриваешь весь ход следствия по этому делу, потому что ход этот таков, что следствие словно не стремится (и это наше замечательное следствие, не знающее устали и пределов для изобличения?) как можно резче и основательнее расправиться с Португаловым — оно его словно бережет.

— Стишки писал? Так это так, ерунда, под разряд „кроме того" попадает, нет в них ничего значительного. Есть два-три таких „произведения" — их и поставим в вину, а больше не надо...

Но, сверх того, следствию предстояло выразить свое отношение к тем, более чем серьезным фактам, которые назвала Пронина: Португалов рассказывал ей о том, что собирает верных людей и готовит их для совершения террористических актов над руководством партии и правительства. Следствию предстояло или подтвердить эти факты, или опровергнуть их (раз уж такая строгая законность царила в городе Магадане в 1946 году, равно как и во всей нашей необъятной стране).

Следов того, что следствие искало подтверждение этих фактов, в деле нет, свидетелей ни о чем подобном не спрашивали, а было их всего четверо, названных мной, из них трое — с упомянутыми медалями, то есть люди, которые ни в чем предосудительном уже заподозренными быть