Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности - Морган Мейс

В общем, к чему на самом деле стремился Рубенс — так это к тому, чтобы скрыть свою венецианскую отраду. Можно ходить мимо этого дома всю свою жизнь и так и не узнать, что внутри скрыт цветок. Можно зайти внутрь, прошвырнуться по кухне и вообще ничего не узнать. Есть целая куча способов познакомиться с домом, так ни о чем и не догадавшись. Рубенсу это нравилось. Ему нравилась мысль, что за фасадом его бюргерского жилища скрыто палаццо. Он обернул свое палаццо в грязный мешок и спрятал прямо у всех под носом — в центре мертвого города Антверпена, когда там жил. Ему хотелось прогуливаться по мертвому городу его самым выдающимся призраком — оставшись тайной.

Почему Антверпен был мертвым городом — чтобы там жили призраки? Потому, разумеется, что эти мерзавцы заилили реку. Товарищи из Голландии забили на весь этот город аккурат в 1585-м. Да-с, они перекрыли реку на совесть — пичкали Шельду землей, пока с антверпенской гаванью не было покончено. И затем вернулись к изучению кальвинистских трактатов и звонкой монете. Именно тут, в Антверпене, они остановили испанцев и Контрреформацию. Это все есть в учебниках по истории. Не могу же я пересказывать их целиком. Там были Реформация и Контрреформация. Оранжисты и Габсбурги — и всегда французы, затаившиеся в тени. Были вопросы политические и духовные. Северные ребята, они же товарищи из Голландии, по сути, сказали Антверпену: подавитесь вы и своей заиленной рекой, и своим папой. И своей разбухшей, гниющей церковью. И своими габсбургскими самодержцами. Мы просто перевезем всю коммерцию в Амстердам и уж как-нибудь вас забудем. И вот были войны, и были убийства. Не раз и не два антверпенцев будили посреди ночи и тащили из домов убивать — не те, так другие.

И вот в таком-то месте Рубенс прожил вторую половину жизни. Он бродил по городу-призраку Контрреформации, глядя, как все умирает, как город иссыхает и ускользает с ветром. Он построил свое тайное палаццо и приготовился увядать. Может, ему это даже нравилось. Может, ему это казалось забавным или попросту честным. Так он останется последним человеком в городе смерти.

III. Дилемма царя Мидаса и разочарование от как-бы-мудрости Силена. А если мудрость — не то, чем нам кажется?

Вряд ли мудрость Силена пришлась старому царю Мидасу по душе. В древних преданиях он никак особо не реагирует, этот царь. Он просто отпускает Силена. Предания ничего не говорят об ошеломленном молчании — но именно оно приходит на ум: ошеломленное молчание и потом ярость. Чтобы защитить свой разум от силеновой как-бы-мудрости, царю пришлось бы действовать быстро. «Жирный шут попросту сбился с пути, — должно быть, сказал себе Мидас. — Жирный шут пытается задурить мне башку. Или, скорее, никакой мудрости у него вообще-то и не было». Должно быть, царь убедил себя забыть о Силене и жить дальше. А какой у царя был выбор? За неимением альтернативы царю подобает жить и заниматься всякими там житейскими попечениями. Даже будучи по натуре циником, царь обязан верить хотя бы в собственные манипуляции. Будь у него такая возможность, он бы прикончил Силена на месте. Но у царей обычно хватает такта, чтобы не пытаться убивать любимцев богов. Вместо этого Мидас отпустил Силена на все четыре стороны и увлекся другими тайнами — то есть в итоге тайнами золота. И там его тоже настигло разочарование, все снова было не то. Царь Мидас, кажется, был не из тех, кто понимает намеки. Он гнул свою линию, и это его в конце концов погубило. Все, что любил, он обратил в золото. Он убил все, что было на свете ценного.

Во многих преданиях власть обращать все в золото Мидасу даровал именно Дионис (Вакх). Даже с учетом ярости и разочарования от силеновой как-бы-мудрости царь Мидас все же придумывает, как что-то для себя выкружить. Он понимает, что Дионису наверняка мил этот хмельной толстяк — старик, который так преданно все эти годы его наставлял. Царь Мидас скумекал, что если возвратит Силена богу, то выставит себя в лучшем свете. Может, он заслужит немного его благосклонности.

И царь Мидас не ошибся. Дионис очень доволен, что Мидас вернул ему его дорогого вечно хмельного наставника, Силена. Царь Мидас получает от бога особый дар. Бог дает Мидасу удивительную силу, о которой тот давно грезил, — силу превращать все в золото. Силу превращать все на свете — все-все на свете, вы слышите? — в золото.

Со временем Мидас осознаёт, что сила золотого касания — дар с подвохом. Потом до него доходит, что это вообще проклятие. Быть может, тогда-то царь и начинает ценить дар смерти — видеть отблеск того, о чем говорил Силен. А может, и нет.

Дальше в этой истории Мидас таки избавляется от силы золотого касания и становится последователем Пана. Он уходит в лес, который делит с сатирами и лесной живностью. И все же он по-прежнему что-то ищет. Старый Мидас уверен, что великая — последняя — истина должна скрываться в чащобе — там, где сатиры, пьяницы и всякие дионисийские бесчинства. Держаться в стороне он не может. Пронзительные звуки флейты Пана нравятся ему так, что он даже предпочитает их музыке Аполлона. Музыка Аполлона — торжественная музыка настоящего бога, а не те звуки, что исторгает сморщенный козлочеловек из своей флейты. Но Мидас не выносит музыки Аполлона. Это не дикая музыка леса. Аполлон таким недоволен. Его возмущают и грубый слух царя Мидаса, и его неумение слушать. Царь Мидас и впрямь никогда не был хорошим слушателем. Он не услышал от Силена, что должен был, и музыку толком тоже не умел слушать. Звуки просто влетали ему в уши, не обращаясь, как следовало бы, в понимание. Неспособность Мидаса различать между чем-то великим и просто диким рокотом леса — хмельной музыкой дурачества и кутежа — кажется Аполлону отвратной. Поэтому Аполлон награждает Мидаса парой ослиных ушей. «Вот что бывает, — говорит Аполлон, — когда слушаешь, как осел». И вот что Мидас обрел, желая что-то узнать, влюбившись в дикий гул и звериную круговерть лесных хмельных богов. Он отправился искать силеновой мудрости, а кончил полуослом.

Но вот вопрос: а слышал ли царь Мидас хоть что-то вообще?

* * *

В конечном счете Силен — фигура едва ли первостепенная. Он появляется в вазописи и тому подобном. Он прозябает по краям. В основном он таится в туманах мифологии и фольклора.