Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров - Лев Яковлевич Лурье

class="p1">Этот конфликт между стремлением регулировать застройку и свободой собственника стал еще острее заметен при Александре I, когда стандартизация внешнего вида сооружений приобрела новый смысл.

В XVIII веке, особенно в первой его половине, готовые архитектурные решения представлялись в первую очередь все же просветительской и гуманитарной инициативой. Не было задачи сделать все постройки в Петербурге похожими друг на друга как под копирку, просто нужно было без колоссальных затрат времени и ресурсов постараться обеспечить приемлемое качество проектов. В начале XIX века в градостроительстве появилась дисциплинарная подоплека — мол, нечего выделяться из общего строя.

Вместе с тем менялась сама структура экономики. Все больше денег появлялось в частных руках. Увеличивались объемы строительства; в растущих городах возникала потребность в сооружениях самого разнообразного типа. Контролировать внешний вид зданий в такой ситуации становилось крайне затруднительно. Тут уже невозможно было обойтись двумя или даже десятью образцовыми проектами. В 1809–1812 годах вышло «Собрание фасадов, Его Императорским Величеством высочайше апробованных [так в тексте. — Прим. авт.] для частных строений в городах Российской империи» в пяти томах, где предлагались готовые решения для всего, что только могло понадобиться. Всего вариантов набралось не меньше 300: жилые дома разной этажности, гостиницы, трактиры, фонари, заборы. Авторы сборника явно старались ограничить личную фантазию в любой жизненной ситуации.

Трудно сказать точно, использовалось ли «Собрание фасадов» в Санкт-Петербурге и насколько интенсивно. В столице проекты разрешалось заказывать совершенно любым архитекторам, но позже их следовало согласовать в Комитете строений и гидравлических работ. Так или иначе, существовали четко описанные параметры, которым здание должно было соответствовать. Определялись размер окон и расстояние между ними, форма наличников, расстояние от окон верхнего этажа до карниза, способ отделки и цвет здания. Этого оказалось достаточно, чтобы дома не отличались друг от друга значительно.

Контролем рядовой застройки в Комитете строений и гидравлических работ занимался Василий Стасов. Вот как вспоминал о нем Филипп Вигель, секретарь комитета:

«Он, кажется, был человек не злой, но всегда угрюмый, как будто недовольный. Суровость его, которая едва смягчалась в сношениях с начальством, была следствием, как мне сдается, чрезмерного и неудовлетворенного самолюбия. Он хотел быть законодательною властью комитета и все предлагал правила, правда, стеснительные для владельцев, зато весьма полезные в рассуждении предосторожности от пожаров».

Самые большие проекты в Петербурге того времени после центральных ансамблей Росси — казармы Преображенского, Семеновского и Измайловского полков. Все они находились на окраинах столицы, и все следовали более или менее одному и тому же принципу. Солдат селили в однотипные многоквартирные дома ротами. Соответственно, каждый комплекс, помимо церкви, больницы и хозяйственных построек, включал как минимум 12 одинаковых жилых корпусов. Еще два или три здания занимали офицеры. Таким образом, в Петербурге образовалось несколько районов совершенно идентичных домов: Измайловские казармы в конце Вознесенского проспекта, Семеновские — вдоль Загородного и казармы Преображенского полка на Кирочной улице.

Конечно, в остальном городе такого буквального однообразия достичь было невозможно, и тем не менее армейская архитектура, кажется, служила для него идеалом. Если мы посмотрим на знаменитую панораму Невского проспекта 1830-х годов работы Василия Садовникова, то обнаружим, что постройки на нем можно отличать друг от друга только с заметным усилием.

Поскольку время Александра I теперь считается «золотым веком» Петербурга, то и царивший тогда в застройке порядок принято идеализировать. До сих пор, когда разговор заходит о принципах развития города, многие отсылают к идее симметрии и простоты, как будто бы мечтают вернуть воспетый Пушкиным и частично утраченный «строгий, стройный вид». Тем не менее у Николая Гоголя, например, было совершенно противоположное мнение. Архитектура начала XIX века казалась ему казарменной в самом ругательном смысле слова:

«Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Домы старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей. Совершенно гладкая их форма ничуть не принимала живости от маленьких правильных окон, которые в отношении ко всему строению были похожи на зажмуренные глаза.

И этою архитектурою мы еще недавно тщеславились, как совершенством вкуса!»

Надо сказать, что Гоголь передал не только свое, но и, видимо, до некоторой степени общее настроение. Строгое регулирование внешнего вида зданий в начале XIX века было не только расцветом, но и агонией, последней попыткой удержать неминуемый взрыв. Позапрошлое столетие стало в конце концов эпохой беспорядочного смешения архитектурных стилей. «Пусть в одной и той же улице возвышается и мрачное готическое, и обремененное роскошью украшений восточное, и колоссальное египетское, и проникнутое стройным размером греческое», — мечтал Гоголь, и именно это и исполнилось спустя совсем немного времени.

Огюст Монферран — великий самозванец, который предсказал будущее

В 1818 году в Петербург приехал молодой, модно одетый французский архитектор Огюст Монферран. С собой у него была рекомендация от Абрахама Бреге — часовых дел мастера и создателя всемирно известной марки «Брегет». Августин Бетанкур отнесся к гостю снисходительно: выглядело так, будто ни к какой серьезной работе новый сотрудник пока не способен. Вдохновившись листом, где Монферран изобразил все достопримечательности Древнего Рима, руководитель Комитета строений и гидравлических работ решил было устроить его художником на фарфоровый завод — тот же, с которого когда-то начинал Росси. Однако, к огромному удивлению коллег, Монферран от предложения отказался. Бетанкур, подумав еще немного, сделал его старшим чертежником в комитете.

Между тем Александр I еще в 1809 году остался недоволен результатами архитектурного конкурса на перестройку Исаакиевского собора. В нем участвовали без преувеличения достойнейшие мастера своего времени, включая Андрея Воронихина, Андреяна Захарова, Чарльза Камерона. Дело не в том, что ни один из них не смог спроектировать красивый собор. Никто не выполнил поставленного императором условия — разработать такое решение, которое предполагало бы не снос существующей церкви, а ее, грубо говоря, реконструкцию. Такая задача, вероятно, казалась невыполнимой, ведь Исаакиевская церковь слыла одной из главных архитектурных неудач в столице.

Первая деревянная Исаакиевская церковь появилась на берегу Невы, недалеко от места, где сейчас стоит собор, еще во времена Петра. В 1717 году ее построили заново в камне. Ближе к концу царствования Елизаветы Петровны архитектор Савва Чевакинский сделал эскиз еще одной Исаакиевской церкви и предложил перенести ее на нынешнее место. Екатерина II отказалась от архитектуры Чевакинского, но попросила Антонио Ринальди спроектировать церковь дальше от Невы. Ринальди заболел и уехал в Италию раньше, чем успели подвести под крышу храм с пятью куполами и колокольней. Павел I назначил руководить строительством Винченцо Бренна, своего любимого архитектора. Тот