Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии - Николай Степанович Гумилев

1992. Vol. 13. P. 118–119). Стр. 77–78. — Имеются в виду тексты из раздела «Фигуры» — см. одно из таких «фигурных ст-ний» — «Пирамида» (см. на иллюстрации ниже). Стр. 79–81. — Вероятно, — если говорить непосредственно о данной книге, — Гумилев имеет в виду внутренний ее цикл (не выделенный формально), посвященный «умершей невесте Доре», где многократно повторяемое имя «заклинательно-гипнотически» действует на читателя:

<...>

Радуйся, Дора, Дора,

В Боге тихо живущая.

И во мне навсегда живущая,

Дора.

Радуйся, Дора, Дора,

От меня вдохновенные песни рождающая

И меня ожидающая

Дора

<...>

Стр. 82–83. — Как образчик подобной тематики у Рукавишникова можно привести ст-ние «Гость древности» (несомненно повлиявшее на Гумилева, ср. его ст-ние «Я вежлив с жизнью современною...» (1913, № 89 в т. II наст. изд.):

Он знает тайны оккультизма,

Мой древний бронзовый божок.

Огонь веков его обжог.

И столб — агатовая призма —

Под гостем древности высок.

Крылатой свастикой украшен,

Божок с улыбкою молчит.

Про тайны — сказки древних башен

Глазами смутно говорит.

Он видел кровь без содроганья,

Он слушал клятвы и мольбы.

И ныне, в дни людской борьбы

Ему милы мои исканья

Законов Бога и Судьбы.

Священной ночью смотрим оба

На тайну тайн небесных астр.

К нам гостем в двери дома-гроба

Идет молчащий Зороастр.

Стихотворение И. С. Рукавишникова «Пирамида»

Форма фигурного стихотворения была разработана представителями т. н. «александрийской поэзии» (Каллимахом, Феокритом, Аполлонием Родосским и др.) — греческой поэзии эпохи эллинизма (III–I вв. до Р. Х.), тяготевшей к языковой и мифологической стилизации, «ученой» герметичности как содержания, так и формы.

20

Аполлон. 1909. № 2.

ПРП, ПРП (Шанхай), ПРП (Р-т), СС IV, ЗС, ПРП 1990, СС IV (Р-т), Соч III, Лекманов.

Дат.: ноябрь 1909 г. — по времени публикации.

Перевод на англ. яз. — Lapeza.

Альманах «Смерть», изданный петербургским «Новым журналом для всех», включал в себя произведения: раздел «Лирика» — Вяч. Иванова («Таит покров Пощады тайну Божью...»), В. Гофмана («Дни умирания»), А. Рославлева («Клоун»), Дм. Цензора («Смерть», «Отчизна»), А. Боане («На кладбище»), В. Ленского («Смерти»), В. Жирмунского («Святая надо мною в короне златотканной...»), В. Гиппиуса («Ипполит»); раздел «Рассказы и поэмы» — В. Муйжеля («Земная»), Г. Чулкова («Западня»), П. Кожевникова («Весна и кладбище»), Н. Олигер («Диктатор»), В. Козлова («Лицо Смерти»), С. Городецкого («Специалисты»), Ник. Архипова («Страдания»), Ан. Каменского («Смерть старика Тона»), Вл. Ленского («Мария»), П. Потемкина («Ева»); раздел «Статьи» — В. Розанова («Смерть... и что за нею»), И. Е. Репина («Смерть»), Н. Я. Абрамовича («Смерть и художник слова»). «Ева» П. П. Потемкина была единственной поэмой в альманахе. Выделяя именно это произведение и игнорируя «все остальное» Гумилев, с одной стороны, подчеркивал важность поставленной им проблемы «современной поэмы» и, с другой, возможно, выражал молчаливое неодобрение слишком «узкоспециальной» и «серьезной» тематике, выбранной для альманаха такого массового издания, как «Новый журнал».

Стр. 9–15. — Лирические поэмы «Город женщин» и «Последний день» вошли в раздел «Поэмы» книги В. Я. Брюсова «Urbi et orbi» (1903), «романтическая поэма» «Исполненное обещание» («Благоговейно посвящается памяти В. А. Жуковского») была опубликована в альманахе «Шиповник» (1908. Кн. 4), а затем вошла в книгу «Все напевы» (1909). С. М. Соловьев (см. комментарий к № 27 наст. тома) написал гекзаметром поэму «Три девы» (в его кн.: Crurifragium. М., 1908), поэма М. А. Кузмина «Новый Ролла» публиковалась отрывками в журналах «Весна», «Аполлон», «Дэнди» в 1908–1909 гг., а также — в «Литературном альманахе» (СПб., 1912), затем воедино была «собрана» (с подзаголовком «Неоконченный роман в стихах») в книге «Глиняные голубки» (1914), составив отдельную (третью) часть книги (см.: Кузмин. С. 730–731). Стр. 16. — О П. П. Потемкине см. комментарий к № 41 наст. тома). Стр. 24–25. —

...В любом словце, в любом предмете

Он видел страх и страха ждал.

И этот страх ему наследством

Оставлен был нелепым детством.

Когда ребенком он к окошку

Взглянуть на улицу спешил,

Или разъевшуюся кошку

Бумажкой прыткою дразнил,

Иль брал коробку шведских спичек,

Или столовый нож тупой,

Спешили все наперебой

От этих пагубных привычек

Бориса отучить и вмиг

Весь дом за дело принимался,

И плач и гомон подымался,

И убеждения, и крик...

Стр. 29–31. — Роковыми для героя поэмы оказались три сна: встреча в кафе с проституткой (Бездонным, словно океан, / Глазам ее он подчинился / И стал послушным рядом с ней. / И страстным взглядом устремился / В загадку сросшихся бровей), встреча с Клеопатрой (Отныне ты — любовник мой! / Пока темны цветы востока, / Я словно полночь черноока / Твоя и телом и душой. <...> Но только пестрые павлины / Проснутся, утро прокрича, / Найдешь ты час своей кончины / В мече рябого палача...) и встреча с царицей Тамарой (Но утром вдруг его схватили, / От милых оторвали губ / И с громким смехом потащили / На мохом затканный уступ. / И в бездну, где сердито вздулся / Грозой рассерженный поток, / Его столкнули, как мешок...). Рассказ о двух последних снах сопровождается авторским комментарием: «Да простит мне читатель бледный пересказ своими словами «Египетских ночей» и «Тамары». Автор». Стр. 39–40. — Дез Эссент — герой романа «Наоборот» (À rebours, 1884) Жориса Карла Гюисманса (Huysmans, 1848–1907). Г. В. Адамович вспоминал: «Мне однажды пришлось видеть, как Гумилев поссорился с одной довольно известной литературной дамой и даже наговорил ей дерзостей только из-за того, что она осмелилась предпочесть Гюисмансу Мопассана. Дама смутилась, пошла на уступки и бормотала что-то вроде того, что “конечно, каждый в своем роде...”. Но Гумилев был непреклонен:

— Никакого нет своего рода... Мопассан по сравнению с Гюисмансом совершеннейшее ничтожество!

Будучи в Париже, Гумилев ходил к Гюисмансу “на поклон” и был принят. Он подробно рассказывал о своей беседе с автором “Là bas” [Там внизу] и о том, как Гюисманс его расспрашивал про Толстого и толстовское учение... Прощаясь с Гумилевым, Гюисманс улыбнулся и полушутливо