Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

слишком удачный – уж больно однообразный по форме (впрочем, я всего пару-тройку послушал), хотя местами смешной и не хуже других. Древний как мир. Помнится, я еще в детстве слышал: «С Пал Иванычем вдвоем / Вам куплеты пропоем…» – и дальше про американских агрессоров. С «поэтической», так сказать, точки зрения разве что-нибудь изменилось?

Давайте вернемся от обсуждения литературной ситуации к обсуждению того, как «сделана» поэзия, к ее внутренним вопросам. Одна из ваших любимых поэтических форм, как известно, – верлибр. На протяжении двадцатого века верлибр не только сильно реформировал стих с языковой точки зрения, но и стал знаком раскрепощения общества. В каких условиях существует сегодняшний верлибр?

Когда Михаил Леонович Гаспаров последний раз пришел к нам в редакцию, незадолго до смерти, он мне принес в подарок книгу свою «Очерк истории русского стиха». Ну, я-то ее давным-давно купил и прочел, вот и говорю: у меня, мол, она уже есть, давайте, я в следующий раз принесу в редакцию и вы мне подпишете. Знать бы… Так вот, там есть в конце раздел о бытующих сейчас стиховых формах. Он же, человек со статистическим подходом, и подсчитал, что верлибров в толстых журналах стало реально больше, и больше всего их печатает «Арион». Наверное, так и есть. Но мы ведь их не потому печатаем, что предпочитаем, – просто состоявшихся стихов, написанных верлибром, стало правда больше, а мы в стихах разбираемся.

От момента, когда верлибр был чудовищно новым и привлекал к себе внимание уже тем, что вот он такой необычный, без размера и без рифм, пройден изрядный путь. Времена, когда меня враз отогнали от печатного станка, после того как я с начала семидесятых перешел на верлибр, давно миновали. Свободный стих стал достаточно распространенным, и серьезные читатели его вообще не выделяют на фоне других стихов – ну какая разница, верлибром ли написано, хореем ли? Он теперь присутствует в поэзии на равных с силлаботоникой и, отчасти, силлабикой, тоникой.

Иное дело, что это все ж достаточно новая поэтическая форма, и верлибром у нас написано гораздо меньше заслуживающих внимания и тем паче выдающихся произведений, чем традиционным стихом, – своего Уолта Уитмена в России пока что не было. И критики, да и редакторы старой школы, по моим наблюдениям, еще относятся к нему с некоторой опаской.

Есть у свободного стиха и еще одна проблема. Я уже говорил, что поэзия вообще трудное чтение. Ну а чтение верлибров – вдвойне. Потому что первым делом надо вообще научиться стихи читать. Ведь их отличает от прозы особым образом ритмически организованная речь. Твердый размер, рифма помогают этот ритм поймать – даже ребенку, школьнику. С верлибром несколько сложнее. Обычно тут помогает на первых порах навык чтения «обычных» стихов – да верлибр ведь и возник в новейшей поэзии на фоне регулярного стихосложения. То есть человек уже знает, как читать стихи, и, встретив стихотворение со свободной ритмикой, умеет воспроизвести его стиховую интонацию. Вот почему я бы не советовал начинать знакомство с поэзией с верлибра. Думаю даже, что одной из причин повального охлаждения к поэзии в Западной Европе мог стать ее тотальный переход на верлибр. У нас он в гораздо более органичной ситуации, потому что у нас не собирается умирать метрическая поэзия, она, напротив, динамично развивается (акцентный стих, раешник, та же силлабика). Будучи своего рода более утонченной, рафинированной техникой, верлибр с этими формами благодарно соседствует.

Насколько я знаю, внутри верлибра как поэтической техники есть гибридные формы. Вот, например, «поэзия в столбик» Светланы Василенко.

Это пограничное явление. Есть похожие опыты и у других авторов, например, «большие» верлибры, или «поэмы», Шульпякова, да и у меня грешного. Только она идет к этим стихам в столбик со стороны прозы, потому что в основе у нее прозаическое высказывание, а я, например, со стороны поэзии. Это очень интересный пограничный процесс. Природа бывает трудноопределима. Вот, например, Игорь Шайтанов некоторые мои вещи из книги «Голыми глазами», которые я сам скорее причисляю к прозе, рассматривает как поэзию. Но тут, наверное, не дело автора вмешиваться.

Свободный стих больше провоцирует на грамотную графоманию?

А чем стихи, которые в советские времена мешками присылали в редакции, отличаются от тех, что мешками присылают сейчас? Ерунда, написанная «пушкинским» ямбом, ничуть не лучше нарезанной на строки безрифменной и безразмерной (во всех смыслах) невнятицы, которую частенько шлют теперь. И отнюдь не трудней в изготовлении. Поверьте, писать в рифму и в размер совсем несложно, а уж каким-нибудь белым разностопным ямбом и вовсе пустяк – недаром Васисуалий Лоханкин так запросто на него перешел. Трудно писать хорошие стихи. И верлибром даже чуток труднее: хотя бы потому, что всякий раз надо доказывать, что это стихи, а не проза, да и дурная.

Графоманских верлибров стало ощутимо больше не потому, что так проще, а потому, что графоман, да и вообще дилетант, он же не создает поэзию, а копирует ее – и в этом всегда следует за модой. Вот, в тридцатые годы все графоманы писали маяковской «лесенкой». А теперь узнали, что надо быть современными, а последнее слово техники – верлибр, ну и понеслось. Заодно прилежно путая его с «авангардом». Уверяю вас, что среди поступающих в «Арион» плохих стихов, написанных верлибром и ямбом, – примерно поровну.

Алексей Давидович, я бы хотела закончить нашу беседу как раз важным вопросом об «Арионе». Без малого двадцать лет назад журнал «Арион» начинался подборками Чухонцева, Гандлевского, переводами Гаспарова и стихами Рейна, верлибрами Айги… Куда плывет в молчанье «грузный челн»? Кто сегодняшние постоянные авторы журнала, и в какой мере меняется состав авторов? Открывает ли «Арион» новые имена?

Состав авторов не может не меняться. Рейн в последние годы почти не пишет, насколько я знаю. Гандлевский – по два стихотворения в год, он их в «Знамени» печатает. Айги умер. Гаспаров умер. Чухонцев всегда писал немного, а то, что пишет, печатает, в том числе и в «Арионе».

Практически все, кого я упоминал по ходу нашей беседы, регулярно у нас в журнале печатаются – и «старые» поэты, и, условно, шестидесятилетние, и «тридцатилетние», и более молодые. Изменилось ли поэтическое лицо журнала? Ну конечно! Ведь «Арион» – это такое увеличительное стекло, он только укрупняет картину, выбирая лучшее, но выбирает-то из того, что есть. А поэзия меняется.

Вот, кстати, Шайтанов обратил внимание на наш «минимализм». Ну, скорее не минимализм (под этим термином сейчас обычно понимается вполне конкретная поэтика, довольно редкая, иногда попадаются нам и такие стихи), но определенный лаконизм – да. Поэзия правда стала