Одиночество и свобода - Георгий Викторович Адамович

«не следует старым традициям русской критики, которая, по крайней мере в течение 19-го века, большею частью не ставила художественных требований себе самой, будучи подавлена сознанием своей воспитательной миссии» (Опыты. 1956. 6. С. 99).

Георгий Иванов, положительно отзываясь о книге, подосадовал лишь, что в нее не вошли «Комментарии»: «Георгий Адамович, как известно, в течение многих лет помещал критические статьи в “Последних новостях”, лучшей эмигрантской газете. Никто из богатой именами и талантами тогдашней нашей словесности не мог бы заменить Адамовича на его критической трибуне. Фельетоны Адамовича всегда отличались не только прекрасным стилем и вкусом, но и необходимым настоящему критику стремлением “вникнуть в сущность” разбираемого им произведения, перед тем как поставить диагноз. Адамович обладал и теми качествами, которые так важны для газетного критика, обращающегося к широкой аудитории – неизменной ровностью тона, ясной формулировкой суждений – никакой запальчивостью и капризов, ничего слишком личного или явно пристрастного.

Но эти, обращенные к широкой аудитории образцовые статьи, заслуженно создавшие имя автору – несколько отодвигали в тень еще более замечательного “другого Адамовича” – поэта и критика поэзии, не для всех, а для немногих. Теперь, когда Адамович волею обстоятельств печатается редко, этот “другой Адамович” начинает медленно, но верно занимать место своего известного однофамильца. На первый план выходят статьи типа “Комментарий”, когда-то печатавшихся в “Числах” и оказавших такое громадное влияние на целое “незамеченное поколение”. Такие статьи и сейчас продолжают неотразимо влиять на новых читателей, как, например, недавно появившаяся статья “Поэзия в эмиграции”, глубоко взволновавшая поэтов.

Статьи эти – антиподы блестящих газетных фельетонов – написаны для немногих, без оглядки на читателя. Порой даже кажется, что они написаны только для самого себя – разговор наедине с самим собой. Разговор, который можно вести только в одиночестве, освещающий самую скрытую суть поэзии – и Адамовича.

И как жаль, что ни одна из этих статей, или подобная им, не включена в прекрасный сборник, озаглавленный “Одиночество и свобода”. В этом сборнике есть все – талант, ум, логика, правильно поставленные диагнозы и даже прозрение будущего русской литературы – все, исключая одиночество. С первой же страницы ясный трибунный голос, обращающийся ко всем, трезво и логично говорящий обо всех и обо всем. Свободно? Конечно, свободно. Свободой Адамович не поступался никогда и в газетных фельетонах. Но одиночества приглушенного голоса, недосказанных слов, полууловимых чувств, “за которыми открываются поля метафизики” – всего того, что так пленяет в “Комментариях”, – здесь нет и по самому заданию сборника быть не может.

Все же хочу отметить замечательные страницы, как бы воскрешающие Мережковского и Зинаиду Гиппиус, и всю окружающую их, навсегда погибшую атмосферу, и незабываемый, какой-то особенный свет “Зеленой лампы”. И портреты Фельзена, Поплавского, Штейгера. И заключительные “сомнения и надежды”» (Новый журнал. 1955. 43. С. 296–297).

Тот же упрек повторил в своей рецензии Юрий Терапиано: «Читатели, помнящие “Комментарии” Георгия Адамовича, вероятно, были несколько разочарованы содержанием его книги “Одиночество и свобода”, главным образом составленной из критических отзывов.

Дело, конечно, не в том, что Адамович менее убедителен в критике, чем в “Комментариях”, а в том, что в “Комментариях” план его высказываний неизмеримо глубже, сложнее, содержательнее в смысле “слуха” и “совести”. Сборник критических статей, – не говорю такой, но подобный, – мог бы дать и кто-либо другой, например, Владислав Ходасевич, который, вероятно, и самый отбор произвел бы с большей строгостью. Но “Комментариев” никто, кроме Г. Адамовича, написать бы не мог. <…>

Переходя к характеристикам отдельных писателей, прежде всего вспоминаешь, что за истекшие 30 лет Г. Адамовичу пришлось, вероятно, писать или говорить о каждом из них, по крайней мере, десять раз. Вспоминая то, что Г. Адамович писал прежде и теперь, не могу согласиться с теми, кто, подобно Марине Цветаевой, “стараются” поймать его сейчас на противоречиях. В “Одиночестве и свободе”, мне кажется, он порой даже слишком верен себе, повторяя то, что говорил раньше» (Русская мысль. 1956. 19 мая).

По мнению Н. В. Станюковича, «Георгий Адамович – поэт, и его критические оценки полны творческого понимания, но вопреки общему мнению, он больше поэт, чем критик; он зачастую налагает на чужие черты свои собственные, и читатель с удивлением видит это перевоплощение. Как жалко, что этот прекрасный, “пронзительный” поэт стал прежде всего критиком! Он перечеркнул самого себя и исказил черты, – не всех, конечно, – но многих других писателей <…> Поздний плод русской культуры, Адамович весь в линии Блока, принимающего свою обреченность без тени протеста, без всякой попытки борьбы <…>. Книга Георгия Адамовича распадается на две части. Одна из них – большая по объему, посвященная отдельным критическим статьям о писателях-эмигрантах, – кажется нам, однако, менее значительной, несмотря на весь блеск мысли и почти утерянную уже в наше время – хочется сказать, кровную, – близость автора к разбираемым им писателям. Многие из этих высказываний не новы и, как всегда у Адамовича, представляют загадочную смесь глубоких проникновений с недоказуемыми парадоксами. Вероятно, не было в русской литературе более капризного критика, порой умеющего приникать к подспудным, неясным самим авторам, истокам их вдохновения <…>. Книга эта ставит перед нами много вопросов, она принуждает думать, вспоминать и предоставляет право и долг – решать» (Возрождение. 1955. 47. С. 139–144).

В «Гранях» на книгу появился отзыв А. А. Кашина: «В эмиграции и вдруг… книга критических статей, это хоть кого заставит насторожиться. Вот оно, начинается – окрик, приказ, рецепт: пишите так-то, так-то писать нельзя. Разочарование, интерес, радость. Да, этого мы не ожидали – не ожидали такой книги, в которой нет обычного русского, а особенно эмигрантского шаблона: писатель становится подсудимым, а критик – следователем по особо важным делам. В этой книге у Адамовича нет ни рецептов, ни советов, ни окриков. Книга – попытка все осмыслить и все понять, воплощенный в жизнь пушкинский призыв: “писателя нужно судить по законам, им над собою признаваемым”. <…> каждая страница, каждое слово пахнет любовью… да, любовью.

В наши дни часто цинизм принимается за особенную, какую-то углубленнейшую глубину, и такой ложной глубинностью Адамович сам не раз грешил. Несколько как будто изменив себе в этой книге, он необычайно обогатился. Можно соглашаться и не соглашаться, можно возражать, но нельзя миновать признания: да, эта книга написана человеком, душой болеющим за русскую литературу, за русскую культуру, за будущее той и другой» (А. К. С любовью // Грани. 1956. 30. С. 192–193).

Владимир Марков в своих «Заметках на полях» был, по обыкновению, задирист: «Глава о Ремизове начинается с утверждения, что в ремизовских книгах с первой строки