Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе - Евгений Валентинович Лукин

в бескрайних астраханских степях, в этом треугольнике Христа, Будды и Магомета — место рождения «гения, великого поэта современности», как позднее поименуют Хлебникова друзья. Его отец — ученый, знаток царства птиц, вел родословную от ростовских посадников, мать — от запорожских казаков.

В библиотеке юноша найдет замечательный труд Николая Данилевского «Россия и Европа». Будущий «священник цветов» сквозь магический кристалл увидит материк единого славянского и азиатского мира — страну тысячи рек и наречий, прекрасную и таинственную, словно правдоцветиковый папоротник в купальскую ночь. Ему станет враждебен столичный европоцентризм, как огненному Аввакуму — латинская ересь. В праздник очищения — Чистый день — герой «Снежимочки» поклянется единым будущим славян никогда не употреблять иноземных слов, утвердить и прославить русский обычай:

Но нами вспомнится, чем были, Восставим гордость старой были.

Издалека услышит Хлебников заветный шум молодого зеленого леса, где летают жар-птицы Стравинского, шушукаются коненковские лесовики, растут побеги «всеславянского языка» Вячеслава Иванова. И с горечью подумает, что нет у нас гениального творения, подобного лонгфелловской «Гайавате», в котором светился бы «дух материка и душа побежденных туземцев». И упрекнет творцов, что позабыли они «про старый Булгар, Казань, древние пути в Индию, сношения с арабами, Биармское царство».

О Биармском царстве Хлебников прочтет в скандинавских сагах. Туда, на Северную Двину, в неведомую Пермскую землю, еще в Х веке устремлялись варяги — поискать закамского серебра. В священной роще видели они деревянного идола, украшенного золотом и дорогими мехами, узнали, что говорят биармцы на знакомом лопарском языке. Сколько же тайн хранит в себе чудесный материк — Россия! Крестители земель, сикорские неба, лобачевские числа, ермаки Сибири — носители духа первопроходства становятся героями Хлебникова:

С толпою прадедов за нами Ермак и Ослябя. Вейся, вейся, русское знамя, Веди через сушу и через хляби!

Из приволжской Казани юный Хлебников отправляется к Павдинскому камню Урала: отец учит его понимать язык птиц, и звукоподражание увлечет поэта — он станет чутким к любому звуку мира, будь то соловьиный щекот или зырянский говор. Его зачаруют древние русские заклинания и легенды, мордовские предания, песни и сказки пермян:

Бобэ, бобэ! кытче ветлын? (Милый, милый! куда ходил?)

Осенью 1908 года Хлебников приезжает в Петербург. На знаменитой «башне» поэта Вячеслава Иванова, куда вечерами слетались местные избранники Каллиопы и Евтерпы, он читает свои творения. Им восхищаются, но не печатают ни строчки. Вскоре поэт напишет стихотворение, которое принесет ему всемирную славу «заумника»: «Бобэоби пелись губы.» Но никакой бессмыслицы, как представляется, в этом нет: на околице поэтического сознания зырянское «бобэ, бобэ» преобразится в «бобэоби», и загадочные звуки затаят смысл:

Милый, милый пелись губы.

«Конечно, „бобэоби“ не принадлежат ни к какому языку, — признается Хлебников, — но в то же время что-то говорят.». О чем же говорят таинственные звуки? Кто изображен на холсте соответствий?

II

«Соответствия» — одно из самых знаменитых произведений Шарля Бодлера. Французский поэт, увлеченный мистическим учением Эммануила Сведенборга, прислушается к неясному шороху в древнем храме Природы и ощутит смутную соразмерность звука, цвета и запаха, когда душистая чистота обретает зеленую свежесть травы и сладостную переливчатость флейты, а фиолетовый колер скрывает затаенную любовь. Затем Артюр Рембо составит необычный алфавит, где красное «и» в гневе и смехе искривляет губы, а зеленое «у» рисует море и морщины, бороздящие лбы алхимиков. Многим в России это покажется откровением.

«Нам незачем было прививаться извне», — усмехнется Хлебников: русская мифологическая школа давно говорит о живописании звуком и словом. Еще Александр Афанасьев, изучая воззрения славян на природу, обнаружит, что для древних слово «не всегда есть только знак, указывающий на известное понятие, но что в то же время оно живописует самые характеристические оттенки предмета и яркие картинные особенности явления». Отголоски первобытной образности мышления слышны в диалектном «каркуне» — вороне или «листодере» — осеннем ветре. Слово «свет» содержит в себе не только цветовые признаки, но и смысловые: «по древнейшему убеждению, святой есть светлый, белый, ибо сама стихия света есть божество, не терпящее ничего темного, нечистого».

На высокой горе, как свидетельствует арабский путешественник Массуди, славяне воздвигают идол владыки света — Святовита, символизирующий четыре стороны света и четыре времени года: он сияет зеленым хризолитом, красным яхонтом, желтым сердоликом и белым хрусталем, а глава — из червонного золота. Эти соответствия цветов и понятий отразились в древнерусской иконописи, где золотой свет обозначает лучезарность Божества, красный — пламенную любовь Иисуса, зеленый — весну ветхозаветных обетований, желтый — пору второго грозного пришествия Христа. Подобно тому, как христианское линейное время свивается здесь с языческим круговым, так и поэтическое зрение славян согласуется с богомазным «умозрением в красках». Понятие же выражается словом, а его корневой звукоряд первоначально отображает предмет: звук и слово, рожденные «из пламя и света» мысли, ароматней и красочней, чем последующая абстракция — это, можно сказать, благоухающий клюевский «звукоцвет».

Поэтому не случайно друг Хлебникова художник Давид Бурлюк заявит на мюнхенской выставке 1910 года, что предтечей нового русского искусства является не французская живопись, а древнерусская иконопись, «скифская пластика», «ужасные идолы».

Позднее в пятнадцатой плоскости «Зангези», своей славяно-персидской сверхповести, Хлебников поместит своеобразную таблицу соразмерности звука и цвета, которая объяснит тайну его холста соответствий: «лиэээй» засветится белым, как снег черемух, обликом, «бобэоби» окрасят губы пурпурным блеском зари, сверкнет черными бровями «пиээо», а «вээоми» пронзят взорами, иссиня-зелеными, как празелень на старинных иконах новгородского письма. И только одна деталь покажется лишней: к чему здесь «гзи-гзи-гзэо» — золотой звон цепи?

«В „Бобэоби“, — подсказывает Хлебников, — были узлы будущего — малый выход