Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Конечно, Клаверов — пустой человек, устами которого не стал бы говорить Салтыков о самых заветных своих мыслях и чаяниях; но несомненно, что в словах его слышатся и отзвуки мнений самого Салтыкова о высшей бюрократии. Другой чиновник, Бобырев, приезжающий из Пензы (которая тут же именуется Семиозерском) и служащий под началом Клаверова — конечно, тоже не отражает в своих словах мнений Салтыкова; однако является несомненным, что будущий биограф Салтыкова найдет, быть может, немало автобиографического в большом монологе Бобырева, открывающем III действие. Вопрос этот должен остаться открытым, пока нам так мало известна личная и семейная жизнь Салтыкова в эти годы его провинциальной и московской жизни. Но каково бы ни было возможное хотя бы в частностях автобиографическое значение „Теней“, быть может еще и спорное, — во всяком случае совершенно бесспорно их решающее значение для взглядов Салтыкова на бюрократию и ее роль в русской жизни. Противоречия с его публицистическими статьями и полемикой против Ржевского в 1861 году здесь нет, так как там Салтыков говорил о бюрократии провинциальной, которая в то время вела борьбу с дворянами крепостниками, а в „Тенях“ речь идет о правительственных вершинах и клоаке петербургских канцелярий. Впрочем, вывод один: вел система прогнила сверху донизу и нужны новые силы и новые люди, чтобы обновить ее.

„Тени“, неудачный опыт драматического произведения, представляют для нас интерес со стороны не столько литературной, сколько биографической: они объясняют нам, почему Салтыков в 1862 году не счел более возможный оставаться в рядах правящей бюрократии, почему вышел в отставку и решил отдаться деятельности литератора и журналиста.

Повесть „Тихое пристанище“, написанная несомненно одновременно с пьесой „Тени“, подобно последней оставалась ненапечатанной при жизни Салтыкова и появилась на свет лишь через двадцать лет после его смерти [185]. Впрочем, первая глава этой повести, озаглавленная „Город“, была напечатана самим Салтыковым в одном литературном сборнике 1874 года [186]. Повесть осталась незаконченной, или, быть может, конец ее утерян; во всяком случае дошедшие до нас первые семь глав этого произведения показывают, что Салтыковым была задумана большая вещь, которую сам он в своих письмах называл то повестью, то романом. Мы полагаем, что именно об этом произведении впервые упоминает Салтыков в своем письме к С. Т. Аксакову от января или февраля 1858 года. В ответ на просьбу Аксакова дать чтонибудь для „Русской Беседы“ (в которой годом позднее и был напечатан очерк Салтыкова „Госпожа Падейкова“), Салтыков отвечает: „Я уже распорядился теми вещами, которые были у меня готовы, отослав их частью в „Русский Вестник“, частью в „Атенен“. Да и их печатанием я буду вынужден, вероятно, приостановиться на время, потому что вскоре после отъезда Ивана Сергеевича (сына С. Т. Аксакова) получил обязательное предостережение — быть осторожным. Поэтому, хотя я и не отказываюсь от участия в „Русской Беседе“, но едва ли буду иметь возможность прислать чтонибудь в скором времени, тем более, что я начал большой роман, который также уже обещан мною „Русскому Вестнику“ [187].

Есть все основания предполагать, что этот „большой роман“, начатый уже в конце 1857 или начале 1858 года и был „Тихим Пристанищем“, хронологические указания разных мест которого как раз приводят к 1858 году, как вероятному времени начала этого произведения. Интересно отметить кстати, что в объявлении об издании „Современника“ на 1859 год была, между прочим, обещана „повесть М. Е. Салтыкова (Щедрина)“, и такое же обещание было повторено в объявлении „Современника“ на 1860 год, где тоже говорилось о предстоящем в этом году напечатании повести Щедрина, М. Г. (!) Салтыкова“.

Таким образом, есть возможность предполагать, что Салтыков начал эту единственно известную нам свою повесть около 1858 года и продолжал работать над нею ряд последующих лет. Обратимся теперь к самой повести „Тихое пристанище“ и посмотрим, совпадут ли с этими предположениями те хронологические указания, которые можно извлечь из содержания самой повести.

Таких указаний очень много. Начать с того, что действие повести самим автором отнесено „к концу мая 1857 года“, когда в городе „Срывном“ поселился герой повести, „молодой человек по фамилии Веригин“, приехавший из Петербурга. Напомним кстати, что город Срывной уже встречался нам в одном из произведений Салтыкова, а именно в его „СвЯ-точном рассказе“, напечатанном как раз в 1858 году (см. выше, гл. VII). Второе хронологическое указание: в самом начале повести, там же, где говорится о городе Срывном, рассказано и о посещении его генералом Зубатовым, впервые появляющимся в произведениях Салтыкова в начале 1859 года. Впрочем, Зубатов проходит через очерки Салтыкова вплоть до 1862 года, что во всяком случае ставит некоторые границы времени для „Тихого пристанища“. Далее, в самом начале повести не один раз говорится об акционерных компаниях, пышно расцветающих не только на столичной, но и на провинциальной почве. Богатый откупщик Муров, явно списанный Салтыковым с Кокорева, „всецело бросился в акционерные компании“, дела которых пошли отлично, потому что „акционерная лихорадка держалась более года и дала неслыханные барыши поборникам ажиотажа, впервые еще появившегося в это время на нашей бирже“. Все это относится к 1856 году, который и был годом наиболее бурной „акционерной лихорадки“: достаточно сказать, что за это время середины пятидесятых годов акционерных обществ в России было учреждено свыше ста, с капиталом свыше 300 миллионов рублей. Но уже в 1857–1859 гг. последовал кризис и упадок акционерных обществ, продолжавшийся до 1865 года, когда началось усиленное акционерное строительство железных дорог. Мы еще вернемся к последнему обстоятельству, говоря о салтыковском цикле 1872 года „Дневник провинциала в Петербурге“; пока же достаточно указать, что и время „акционерной лихорадки“ подводит нас ко времени действия „Тихого пристанища“, как к 1856–1857 гг.

Но это время действия не обязательно должно совпадать со временем написания повести, процесс которого затянулся к тому же на целый ряд лет. И действительно, в том же самом месте, где автор относит время действия „Тихого пристанища“ к маю 1857 года, указывается, что „акционерная лихорадка“ началась в России „лет пять тому назад“, — что ясно указывает на 1862 год, как на год если и не написания, то во всяком случае обработки этого места повести. Таким образом, повесть, начатая в 1858 году и, быть может, уже вчерне набросанная, продолжала разрабатываться Салтыковым в течение всех последующих лет и была приведена им в более или менее законченный вид к тому самому 1862 году, когда возник и план издания „Русской Правды“. Но отсюда не следует, что Салтыков, отказавшись от мысли напечатать эту повесть, бросил работать над нею в том же году; наоборот, в самой повести есть ясные указания, что отдельные места ее были написаны и позднее, вплоть до 1865 года.

Вот все остальные хронологические указания, которые можно извлечь из текста „Тихого пристанища“. Герой повести, до своего появления в Срывном, живет в Петербурге; автор ведет его на представление оперы „Гугеноты“, повторяя этим сцену из „Запутанного дела“, герой которого попадает на „Вильгельма Телля“; „Гугеноты“ же шли на петербургской сцене в сезоны 1862–1863 гг. [188]. В конце третьей главы повести описывается откупщик Муров, произносящий напыщенные либеральные речи и выражающийся, например, таким образом: „вы первые глазомером наблюдательности подметили эту повсюдную уступаемость и, проведя ее сквозь ростила прозорливости, предъявили на всеобщее позорище!“. Здесь мы имеем явный и несомненно злободневный намек на прошумевшую речь Кокорева, который на обеде в зале Московского купеческого собрания 28 декабря 1857 г, восторженно приветствовал Александра II за начало освобождения крестьян и заявил, что „государь вложил в ростила общедумия первое и главное зерно нашего обновления“… Вряд ли в шестидесятых годах Салтыков мог еще помнить об этой прошумевшей, но и давно забытой фразе Кокорева; надо думать поэтому, что пародия на нее была написана под свежим впечатлением, в том же сезоне 1857/58 года.

Но с другой стороны, еще во второй главе повести есть место, сравнивающее „направление нынешнего молодого поколения и того, которое жило, надеялось и мечтало лет двадцать тому назад“, при чем под последним подразумевается молодое поколение сороковых годов, к которому принадлежал и Салтыков, а под „нынешним“ — молодежь шестидесятых годов; к этим годам, очевидно, и относится время написания этого места „Тихого пристанища“. Страницею ниже Салтыков еще определеннее говорит о неприязненном отношении общества к этой современной молодежи, об ее „суровых, нередко носящих характер исключительности и нетерпимости отношениях к действительности“, о перекорах идеалистов с материалистам и, „которых мы были свидетелями в недавнее время“, об обвинениях в „мальчишестве“: все это место несомненно относится уже к значительно более позднему времени, вероятнее всего к 1863–1865 гг., потому что о „мальчишестве“ и вообще о молодом поколении шестидесятых годов Салтыков говорил именно в своих статьях „Современника“ 1863–1864 гг.