Апокалипсис в русской литературе - Алексей Елисеевич Крученых

– отвечает он…

Философская тройца

Ницше, как амазонка, не мог найти достойной пары и вечно-женственное ему заменила мудрость.

«Мудрость есть женщина – признался базельский отшельник – я хотел бы иметь от нее ребенка».

И так много лет он наслаждался своею мудростью и одиночеством.

И, как поэт, воспел божество весело танцующее на острых ледяных вершинах. Он был поэтом но полюбил отвлеченную мудрость потому что любил одиночество, и бежал от книги (трижды опостылевшей) хотя весь был пропитан ею даже больше, чем одиночеством.

Это был демон дерзкий до головокружения и утешало его лишь одно – божество сотканное из электрических да и нет, легконогое с воздушным станом, предчувствие босоножек Дункан, воплощение танцующей Саломеи –

«я изобрел смех!..

выше выше подымайте свои ноги!»

И снова тоже: ужас ссоры одинокого со всеми и сладкий мир и мир в границах я.

Философские умы издревле были одиноки – и тень Ницше Канта и Шопенгауэра решительно бы потеряла свое значение без одиночества.

Вяч. Иванов и Вл. Эрн в публичных лекциях не раз указывали, что Кант в своем феноменализме – евнух, а его категорич. императив бездейственный, старо-девственный.

Феноменализм – гносеологическое, мировое одиночество.

Но все же тайное умиление не покидало Кенигсбергского китайца, как страус зарывшегося в небесных песках.

А кто знает какие неизъяснимые радости переживал Шопенгауэр любуясь созданной им картиной великой гибели мира, тот поймет многое!

И череп Канта суровые брови Шопенгауэра и холодные вершины Ницше странно сливаются в одно дополняют друг друга и образуют легкий хоровод пляшущих туманных божеств у которых легкомысленны только ноги!..

И никакие весомые девушки лежавшие по бокам и согревавшие старость Шопенгауэра не могли соперничать с ними!..

Биография луны

Луна древняя очаровательница, светившая Парису при похищении Елены и делавшая томными наших бабушек с томиком Тургенева – ее не могли забыть новые воздыхатели!

1000 веков поэзии смотрит на нас с луны!

Вот извечный предмет для мечтателей, тоскующих одиночек, безнадежно влюбленных, вот их голубая голая роза!

Старая лгунья обмани их!

И она посмеялась над ними как никогда!

Ибо не было еще таких томных и млеющих людей.

Ибо появились декаденты с водными ногами, люди – мировые проросли со дна морей, и Петроградских болот, холодные инкубы и русалки, одинокие девственницы и вечные мертвецы с неподвижным, лежачим смеющимся взглядом на холодном лице

И начали скопом вздыхать на луну – да, конечно, но до боли в горле, до хрипоты, насморка и слез, до потери сознания…

Братья! сестры!

войте, лайте на луну!..

(Ф. Сологуб)

Или в другом месте:

…Ты не поймешь, что живу не напрасно,

Что мой подвиг собачий чего-нибудь стоит

Ведь в полночь никто так печально и страстно

Как я, на луну не завоет…

Март 1914 года. (Ф. Сологуб)

Недаром в некоторых губерниях сологубить и значит заниматься самоблудством!

Любовь и томление до боли, до мучительного завывания псов, до садизма – чтоб не вздыхали больше! Схватит башмак или шапку (Гамсун, Кузмин) жует, целует ее и воет. И тогда случилось нечто необычайное и невиданное – чистый молочный лик Дианы, такой круглый и сияющий, добрый и понятный – сморщился, скис и почернел!

спеленат лежу покорный

лежу я очень давно,

а месяц черный причерный

глядит на меня в окно.

(З. Гиппиус)

Конечно от болезни почернела и скорячилась!

молода и прекрасна

безнадежно больна

смотрит на землю ясно

и бесстрастно луна.

(Ф. Сологуб)

Дни ее сочтены и вот свершилось

вышла книга будетлян: «дохлая луна»,

где поется о жалкой бескровной вше ползующей по истасканной подкладке небес –

но и это в последний раз!

Луна подохла –

и отныне забракована и выброшена из обихода поэзии как ненужная вещь, как стертая зубная щетка!

Ле-люнь, слюнь, плюнь

. . . . . . . . . .

Тель (але стиль) литераторов

Сонный свист!

однообразный, тонкий засасывающий, царство объятое конвульсиями сна – спят сморщенные лбы щеки и волосы спят полинявшие деревья, птица вздрагивая одной ногой повисла в воздухе…

в пустыне улиц подымается дымок ветра и пронизывает свистом уши с одного конца земли до другого… металлические вещи покрылись ржавчиной,

швист швист – кричат двери, но их никто не слышит

люди разучились говорить и только по вечерам со она свистят и енятся и някают –

в тоске безумных сожалений

к ее ногам упал Евгений

она вздохнула и молчит

и на Онегина гладит

без удивления без гнева…

его больной угасший взор

молящий вид немой укор –

ей внятно все.

вот только и слышно гнусавое ени-ани да пронизывающее уши: с-с-с.

Онегин добрый мой приятель

родился на брегах Невы

где может быть родились вы

или блистали мой читатель…

С своей супругою дородной

приехал толстый Пустяков…

Скотинины, чета седая,

с детьми всех возрастов, считая…

– с-с-с, ся, тся…

поэты бегут глагольных рифм потому что они очень доступны и потому что переполняют стих разными: ел… те… ся… тся… но Пушкин перенес это внутрь и простору для ся тся стало больше!

всего «Евгения Онегина» можно выразить в двух строчках:

ени – вони

си-е – тся

Сонный свист торжествует!

Слякость ползет!

но бедный читатель уже в школе так напуган Пушкиным что и пикнуть не смеет и до наших дней «тайна Пушкина» оставалась под горчишником!

вот еще пример:

От Триумфальных ворот прачешная

счет г-ну Крысюну:

2 нижний юбки – 60 к.

2 крыхма рубахи – 20 »

5 воротничков – 30 »

2 пары манжет – 20 »

3 навлычки – 9 »

1 куфайка – 5 »

если сравнить эти строки с 8-ю строчками из «Онегина» –

в тоске безумных сожалений и т. д.

то окажется: стиль их выше Пушкинского! в самом деле: на восьми строчках счета мы видим такие редкие и звучные буквы русичей: ы, щ, кры, ф, ю, ж… (и так редки они в